становилось на душе Аристарха. «Что делать, что отвечать на собрании?» – думал он, раскуривая очередную сигарету. Действительно, как ему убедить людей, что он не пьянствовал в Софьино, отмечал со всеми юбилей предприятия. Что драка с врачом – это было чисто мужское дело, когда надо было просто постоять за себя, да и за женщину, которой тот не давал проходу. И кому, какое дело до его, Аристарха, личной жизни? Он не обязан ничего такого рассказывать никому, и не может ставить на суд людей свой любовный порыв и Лены. Мало ли какие сплетни. А разве Титцева он оговорил? Зачем это ему надо, когда от решения Александра Константиновича зависит строительство будущего цеха по производству плит из опила, один росчерк его пера и могут надолго остаться в загоне или, наоборот, успешно решиться вопросы реконструкции лесобазы, наконец, в его власти карьера любого подчиненного. Пойти на компромисс с совестью и сказать, будто он ошибочно показал на допросе, что Титцев еще до ЧП пересел в машину Усталова? Ну, был, как и все после юбилея, не трезв, вот и померещилось. Нет, он на это не пойдет. Хотя Ергашову приятели из объединения уже сообщили, что на заседании бюро Ирошского горкома партии Титцев категорически отрицал свое присутствие в машине, когда шофер совершил наезд. Ох, как корил себя Аристарх за то, что был не сдержан в Софьино с хирургом, что своей интимной связью с Леной запачкал и свое имя и её. Но этой последней мысли он ужаснулся. Как ему вообще такое пришло в голову, ведь это не какая-нибудь гулящая женщина, а та, чьё сердце искренне полюбило его. Он верил её чувству, поскольку и сам осознал, что те две ночи в квартире Лены перевернули в его душе тот пласт, который заслонял собой родник, жаждавший настоящей, глубокой любви, какой не было у него с Зоей. И что, о своих чувствах он должен распинаться там, на собрании, открывать им самое потаённое, что его семья, казавшаяся всем такой дружной, на самом деле просто союз мужчины и женщины, и не более того? Да никогда.
От нахлынувших горестных мыслей Ергашову стало совсем невмоготу. Его прошиб липкий пот. Знать, просквозило накануне, когда с Черноносом обходил лесопогрузочные эстакады. «Вот хохол, образования всего ничего, но башка варит, все-то у него на мази, таких мастеров надо поискать», – пронеслось в голове, когда они в душной, где день и ночь кочегарили топку, конторке мастеров поглощали чашку за чашкой крепчайшего чаю. Тогда Василий и устроил сквозняк, распахнув двери. Ему, хоть бы хны, в теплой зимней куртке, а Ергашов приехал в машине, на нем – осеннее драповое пальто, да ходил по эстакадам нараспашку. Глянул на часы, времени до открытия партсобрания оставалось впритык. С центральной улицы поселка он повернул на тротуар, ведущий в обход к конторе лесобазы. На крыльце не было ни одного куряки. Он прошел в актовый зал и сел на свободное место с краю в четвертом ряду. Собрание проходило более чем бурно. Своего начальника, здесь же рядового члена партии, не щадили. Помимо «дел в Софьино», выступившие припомнили ему все погрешности в работе предприятия за последние годы. Критиковали, например, и за то, что затянулось начало строительства новой автоматизированной лесотаски. Хотя в том, скорее всего, надо
