Красное колесо. Узел 2. Октябрь Шестнадцатого. Книга 2. Александр Солженицын

Гучков. И сразу: – И кто же вместо него? – С нескрываемым значением, неспроста.

      Да, в самом деле: кто же? Ещё бы не важно.

      Свечин любезно:

      – Открою, что слышал, только конфиденциально. Могли бы поставить, конечно, любого остолопа, но кандидатуры, по слухам, обсуждаются такие: Головин или Рузский.

      Головина?.. Неужели подымут? Нашего?..

      Гучков насадил пенсне. Оно заблестело повеселей:

      – Головин – это бы замечательно.

      Для Воротынцева каждое слово Гучкова шло по другому разбору: замечательно? А – для чего? В каком смысле?

      – Корпусами смело будет двигать, – предсказал. – А сам будет двигаться очень осмотрительно. Он сильно изменился, господа. Он там у нас сейчас, генкварт Девятой. Он всегда должен действовать с дозволения начальства, иначе его способности как бы подавлены.

      – И надолго это? – спрашивал Гучков очень заинтересованно. – А вы, Георгий Михалыч, в этом случае как? Не попытаетесь вернуться в Ставку?

      Догадался… Воротынцев энергично потёр щётку бороды, выражая глазами больше, чем словами:

      – Во-первых, захочет ли Головин? И – он ли ещё будет? Во-вторых, окажется потом недоволен Алексеев. А в-третьих – нужен ли я там, Александр Иваныч? Там ли я нужен? Как это правильно понять?

      И смотрел на Гучкова с ожиданием и надеждой.

      – Рузский? – перебирал тот как своих подчинённых. – Вяловат. И слишком эгоист. А – кто ещё может быть?

      Покинуло Гучкова бездеятельно-грустное, гражданско-домашнее выражение. Собрался он, поживел. Сосредоточился.

      – Да что ж вы не курите, господа? Вероятно ведь курить хотите.

      А у них обоих давно пальцы чесались, но щадили Гучкова. Теперь Свечин дотянулся форточку открыть. Задымили, Свечин трубку. Развалились.

      Гучков тщательно прошёл тугой крахмальной салфеткой по губам, вокруг губ, под усами, по верху бороды. Отложил.

      Поднялся. С рукой за бортом сюртука походил, едва заметно прихрамывая, по небольшому пространству, несколько шагов тут было. Он на глазах твердел и даже молодел.

      Снова сел. Руки собрал в замок перед собой.

      – Господа. Надеюсь, я могу рассчитывать на ваше молчание во всех случаях? Возьму с вас слово чести?

      Да, конечно, разумеется.

      И – чуть задорно голову назад, знаменитый дуэлянт. Седина у него только чуть прорисовалась – по переду бобрика и по краям бороды.

      – Господа, я не вижу препятствий поделиться с вами соображениями, чтó ещё не упущено… совершить.

      Так! Дождался Воротынцев часа своего! Не опоздал. Был здесь.

      Гучков больше на него и смотрел.

      С сознанием своей славы и власти в этой стране.

      И с огоньком того риска, той вечной потребности в риске, что вела его черезо всю жизнь.

      – Я хотел бы обсудить с вами: что должны делать патриоты, если видят, как в тяжкий час родину направляет режим фаворитови шутов? Что должны делать смелые люди с положением, влиянием и оружием? Люди, которым всё дано, но с которых и спросится историей?

      41

(Александр