Тигр в колодце. Филип Пулман

идише; остальные языки доносились из партера, где еще около тридцати человек слушали, спрашивали, кричали, спорили, курили, кивали, а кто-то даже играл в шахматы.

      Со стороны могло показаться, что это собрание анархистов, обсуждающих, каким количеством динамита начинить свою бомбу. На самом деле эти люди придерживались других убеждений и анархистов ненавидели. Это было собрание Лиги социал-демократических организаций, а спорили собравшиеся о том, на каком языке должен издаваться их новый журнал – на идише, немецком, польском или русском. В Лиге и так было достаточно приверженцев каждого из языков, а ведь иммигранты все прибывали и прибывали. Много доводов выдвигалось за и против, но к согласию стороны прийти не могли. Неужели переговоры зашли в тупик?

      Наконец раздался чей-то голос:

      – Спросите Голдберга. Послушаем, что он скажет. Надо спросить Голдберга. Он всегда говорит дельные вещи. Давно уже надо было узнать его мнение. Давайте спросим Голдберга…

      Вскоре эти слова дошли до всех присутствующих, и они повернулись в ту сторону, где сидел человек по имени Голдберг.

      В свои почти тридцать лет он был видным мужчиной: жесткие черные волосы, крупный нос, темные глаза. Коренастый, с плечами грузчика и кулаками боксера, он сидел за столом и яростно что-то писал, энергично макая перо в чернильницу и не обращая внимания на то, что чернильные пятна оставались на столе, бумаге и его руках. В зубах он сжимал ужасно вонючую сигару.

      Заметив, что дебаты затихли, он поднял голову, и один из собравшихся обратился к нему на идише: – Товарищ Голдберг, мы не можем решить. Аргументы в защиту польского звучат убедительно, но потом кто-то ратует за немецкий, а кто-то и за русский, и все они по-своему правы. Я же считаю, что журнал должен печататься на идише. Но…

      Пять человек снова заговорили, перебивая друг друга, но он повысил голос и продолжал:

      – Но мы еще не слышали вашего мнения! Что вы посоветуете? На каком языке издавать журнал?

      Голдберг вынул сигару изо рта, стряхнул пепел и произнес:

      – На английском.

      В комнате поднялся невообразимый гвалт. Голдберг, похоже, этого ждал, поскольку тут же принялся писать с того места, на котором остановился. Человек, сидящий рядом, придвинулся к нему и начал что-то доказывать, так отчаянно жестикулируя, что чуть не опрокинул чернильницу. Голдберг наклонил голову, слушая собеседника, левой рукой отодвинул чернила на безопасное расстояние, а правой продолжал писать. Затем сказал пару слов в ответ; его рука не останавливалась ни на мгновение, пока не дошла до конца страницы, после чего Голдберг отложил ее и начал терзать новый лист.

      Спор продолжался, пока председателю все это не надоело. Он постучал по столу молоточком, требуя тишины.

      – Товарищи, товарищи! Споры и дебаты суть живительная сила социал-демократического движения, однако вы должны не только говорить сами, но и других слушать! Товарищ Голдберг, не могли бы вы объяснить свой выбор в пользу английского