Очерки из петербургской жизни. Иван Панаев

справедливо, – заметил благодетельный помещик с чувством.

      – Золотом бы напечатать ваши слова, ваше превосходительство, – произнес с горячностью маленький и грязненький господин, который перед жарким начинал приходить в беспокойство и все хватался рукою за свой карман… Беспокойство это еще более увеличилось, когда появилось шампанское и начались поздравления. После поздравления все на минуту смолкло. Маленький и грязненький господин встал, вынул из кармана дрожащей рукой бумажку и обратился к хозяйке дома.

      – Позвольте… я приготовил, – сказал он, заикаясь, – небольшое приветствие в стихах… Я желал бы…

      Все обратились к нему с любопытством, и он начал читать с чувством, с увлечением и нараспев:

      Семьи достойной украшенье –

      Примерная хозяйка, мать;

      Супруга гордость, утешенье!

      Примите наше поздравленье…

      Чего могу вам пожелать?

      Одно – чтоб божья благодать

      Вас осеняла, как доныне;

      Чтоб в вашем Мише – добром сыне

      Все добродетели отца

      Во всем их блеске отразились…

      Об этом молим мы творца!

      Чтоб это пожелать – явились

      Сегодня к вам на ваш обед:

      Сановники, друзья, подруги –

      И все приносят свой привет

      Хозяйке доброй и супруге!..

      Цвети ж, цвети на много лет, –

      Семье и всем на утешенье

      Произнесем мы в заключенье!..

      Поэт смолк, поклонившись, при кликах: «Браво! прекрасно!» А у хозяина дома покатились слезы из глаз, и по окончании чтения он прижал к груди своей грязненького господина.

      Когда все вышли из-за стола, грязненький господин, который удостоился одобрения чиновных особ и даже пожатия руки, подошел к хозяйке дома, поговорил с нею что-то и поцеловал ее ручку. Он платил тем семействам, которые допускали его к себе, за даровые обеды и ласку лестью и мадригалами в дни именин и рожденья. Господин этот – литературный обломок времен давно минувших, лет тридцать, или тридцать пять назад тому пописывал еще стишки в «Колокольчиках», в «Гирляндах», в «Звездочках», в «Дамском журнале». Он смотрит с озлоблением на новую литературу и взводит на нее страшные обвинения за то только, что она не подозревает его существования.

      В то время как чиновные особы садились за карточные столы, он подошел ко мне.

      – Вы не смейтесь над моими виршами, – сказал он, смотря на меня с подобострастным и вместе язвительным выражением, – перед обедом, едучи сюда, мне пришел в голову этот экспромт, и я для памяти набросал его на бумажку. Мы уж люди отжившие, отсталые… Куда же нам гоняться за новейшими писателями и иметь такие возвышенные мысли, какие имеют они! Мы действуем в простоте души. У нас глаголят уста только от избытка сердца…

      И он засмеялся насильственно, схватил мою руку и крепко пожал ее.

      Я отыскал свою шляпу и незамеченный добрался до передней, дав себе слово не ходить