Сестры. Дмитрий Мамин-Сибиряк

так, не велик барин и потеснится немного…

      – Как же это так? Это неудобно будет… – протестовал я, – я никого не хочу стеснять…

      – Ишь ты: не хочу стеснять… Да здесь город, што ли, для тебя? А по-моему, вдвоем-то даже веселее…

      Мои вещи были внесены в большую светлую комнату, выходившую большими окнами прямо на пруд; эта комната, оклеенная дешевенькими обоями, выглядела очень убого и по своей обстановке, и по тому беспорядку, какой в ней царил. Белый некрашеный пол, пожелтевший потолок, неуклюжий старинный диван у одной стены, пред ним раскинутый ломберный стол с остывшим самоваром, крошками белого хлеба и недопитым стаканом чаю, в котором плавали окурки папирос; в углу небольшая железная кровать с засаленной подушкой и какой-то сермягой вместо одеяла, несколько сборных дешевых стульев и длинный белый сосновый стол у окна. На этом столе лежали грудой книги, планы, бумаги, стоял отличный микроскоп, рядом с ним, в оловянной чашке с водой, копошилось и плавало что-то черное: мышь не мышь, таракан не таракан; окурки, рассыпанный табак, пустые гильзы и вата дополняли эту картину.

      – Вот все пол собираюсь выкрасить, – трещала Фатевна, успевшая десять раз выйти и войти, пока я осматривал комнату. – Да жилец-то мой не стоит этого: хоша ему крась, хоша не крась, не может он этого чувствовать и все равно табачищем своим запакостит… А тебе самовар, небось, подогреть? – бойко спрашивала Фатевна и, выходя с самоваром за двери, прибавила: – Не раздеретесь, чай… Да вот и сам хозяин со своей службы идет, легок на помине!..

      Я посмотрел в окно: улицу пересекал невысокого роста господин, одетый в черную поддевку и шаровары, с сильно порыжевшей коричневой шляпой на голове; он что-то насвистывал и в такт помахивал маленькой палочкой. Его худощавое бледное лицо с козлиной бородкой, громадными карими глазами и блуждающей улыбкой показалось мне знакомым, но где я видел это лицо? когда? В уме так и вертелась какая-то знакомая фамилия, которая сама просилась на язык…

      – Да ведь это он… это Епинет Мухоедов! – вскричал я, когда жилец Фатевны с кем-то весело заговорил на дворе.

      – Какой там черт приехал? – ворчал Мухоедов, отворяя тяжелую дверь. – Ба-батюшки, светы мой… да какими это судьбами занесло в мою берлогу?!.

      – Именно судьбами… – проговорил я, и мы не только обнялись, но и перецеловались, как это и прилично старым университетским товарищам, когда-то жившим очень долго на одной квартире, а потом, как это часто случается с русским человеком, совсем потерявшим друг друга из виду.

      – Вот эк-ту лучше будет, – говорила Фатевна, останавливаясь в дверях с самоваром и любуясь встречей старых товарищей. – Феша, Фешка, подь сюда… Ли-ко, девонька, ли-ко, што у нас сделалось! – звонким голосом кричала старуха; на пороге показалась рябая курносая девка, глупо ухмылявшаяся в нашу сторону. – Фешка, ли-ко, ли-ко!..

      – А вы что тут рот-то разинули! – закричал Мухоедов на баб. – Ах вы, вороны, вороны… Водки, Фатевна! Чувствуй: водки!.. Фешинька, голубушка, принеси водочки…

      – Что