Незавершенное, планы, отрывки, наброски. Александр Пушкин

раны Эллинския[1]

      И не смел осиплым голосом

      С Шапеленом и с Рифматовым

      Воспевать героев севера.

      Несравненного Виргилия

      Я читал и перечитывал,

      Не стараясь подражать ему

      В нежных чувствах и гармонии.

      Разбирал я немца Клопштока

      И не мог понять премудрого!

      Не хотел я воспевать, как он;

      Я хочу, чтоб меня поняли

      Все от мала до великого.

      За Мильтоном и Камоэнсом

      Опасался я без крил парить;

      Не дерзал в стихах бессмысленных

      Херувимов жарить пушками,

      С сатаною обитать в раю,

      Иль святую богородицу

      Вместе славить с Афродитою.

      Не бывал я греховодником!

      Но вчера, в архивах рояся,

      Отыскал я книжку славную,

      Золотую, незабвенную,

      Катехизис остроумия,

      Словом: Жанну Орлеанскую.

      Прочитал, – и в восхищении

      Про Бову пою царевича.

      О Вольтер! о муж единственный!

      Ты, которого во Франции

      Почитали богом некиим,

      В Риме дьяволом, антихристом,

      Обезьяною в Саксонии!

      Ты, который на Радищева

      Кинул было взор с улыбкою,

      Будь теперь моею музою!

      Петь я тоже вознамерился,

      Но сравняюсь ли с Радищевым?

      Не запомню, сколько лет спустя

      После рождества Спасителя,

      Царь Дадон со славой царствовал

      В Светомире, сильном городе.

      Царь Дадон венец со скипетром

      Не прямой достал дорогою,

      Но убив царя законного,

      Бендокира Слабоумного.

      (Так, бывало, верноподданны

      Величали королей своих,

      Если короли беспечные

      Не в постеле и не ночкою

      Почивали с камергерами.)

      Царь Дадон не Слабоумного

      Был достоин злого прозвища,

      Но тирана неусыпного,

      Хотя, впрочем, не имел его.

      Лень мне все его достоинства

      И пороки вам показывать:

      Вы слыхали, люди добрые,

      О царе, что двадцать целых лет

      Не снимал с себя оружия,

      Не слезал с коня ретивого,

      Всюду пролетал с победою,

      Мир крещеный потопил в крови,

      Не щадил и некрещеного,

      И, в ничтожество низверженный

      Александром, грозным ангелом,

      Жизнь проводит в унижении

      И, забытый всеми, кличется

      Ныне Эльбы императором: —

      Вот таков-то был и царь Дадон.

      Раз, собрав бородачей совет

      (Безбородых не любил Дадон),

      На престоле пригорюнившись,

      Произнес он им такую речь:

      «Вы, которые советами

      Облегчили тяжесть скипетра,

      Усладили участь царскую

      (Не горька она была ему),

      Мудрые друзья, сподвижники!

      К вам прибегнуть я решаюся:

      Что мне делать ныне? – Слушайте».

      Все привстали, важно хмуряся,

      Низко, низко поклонилися

      И, подправя ус и бороду,

      Сели на скамьи дубовые.

      «Вам известно, – продолжал Дадон, —

      Что искусством и неправдою

      Я достиг престола шаткого

      Бендокира Слабоумного,

      Сочетался с Милитрисою,

      Милой женкой Бендокировой,

      И в темницу посадил Бову,

      Принца крови, сына царского.

      Легче, легче захватить было

      Слабоумного златой венец,

      Чем, надев венец на голову,

      За собою удержать его.

      Вот уже народ бессмысленный,

      Ходя в праздники по улицам,

      Меж собой не раз говаривал:

      Дай бог помочь королевичу.

      Ведь Бова уже не маленький,

      Не в отца своей головушкой,

      Нужды нет, что за решеткою,

      Он опасен моим замыслам.

      Что мне делать с ним? скажите мне,

      Не оставить ли в тюрьме его?»

      Всё собранье призадумалось,

      Все

1

С болтуном, страны Эллинския – Гомером.