Восхождение. Кромвель. Валерий Есенков

которое было исправно передано в руки её любовника шпионами великого кардинала, и герцог Бекингем, известный распутник, сам отдал приказ флоту бросить Ларошель на произвол судьбы, иначе его любовнице грозила чуть ли не гибель.

      Всё это были злые, зловещие слухи, доказательств против Денбига и Бекингема не было никаких, но король Карл вынужден был с ними считаться. Поначалу он ответил неопределенно, уклончиво: мол, дело серьезное, надо подумать, а там поглядим. Неопределенность, уклончивость короля только распалили представителей нации пуще, чем самый определенный, самый грубый отказ. Они продолжили прения. Вновь впереди недовольных встал Джон Элиот. Раскрасневшийся, с нахмуренным лбом, он в сильных выражениях перечислил самые вопиющие нарушения прав, допущенные королевской властью за последние двадцать пять лет. – В мгновение ока явилось решение изложить приведенные факты письменно и подать королю порицание, причем оформить это решение было поручено тому комитету, который готовил закон о субсидиях, этим королю прямо давали понять, что без петиции о правах он не получит ни пенса.

      Положение стало критическим. С минуты на минуту между королем и парламентом мог разразиться непоправимый конфликт. Внезапно откуда-то пополз слух, будто король готовится арестовать всех представителей нации и в полном составе законопатить в тюрьму. Взрыв негодования и страха потряс зал заседаний. Страх поразил большинство, которое вечно колеблется и склоняется на сторону сильного, кто бы он ни был. Предводителям возмущения не дали говорить. Их встречали криками негодования. Джона Элиота, которого только что слушали с одобрением, внезапно обвинили в недостойной личной вражде к Бекингему, Томасу Уентворту поставили в упрек безрассудство, Эдуард Кок оказался повинен в упрямстве и грубости.

      Впрочем, грязные страсти кипели недолго. Все-таки слишком многих глубоко оскорбил неопределенный, уклончивый ответ короля, но они терялись в догадках, что предпринять. Вскоре на представителей нации опустилось уныние. Наконец поднялся только что жестоко обруганный Джон Элиот и сказал:

      – Должно быть, очень велики наши грехи. Богу известно, с какой любовью, с каким усердием мы старались смягчить короля! Нет сомнения, неудовольствие с его стороны навлекли на нас чьи-то доносы. Говорят, что мы бросили какую-то тень на некоторых министров, однако, как бы ему ни был дорог министр, король не может…

      Председатель вскочил и умоляющим голосом закричал:

      – У меня повеление короля заставлять замолчать любого и каждого, кто станет дурно говорить о королевских министрах, молчите!

      Джон Элиот посмотрел на председателя с удивлением и медленно сел на скамью. Председатель упал в свое кресло и истерически зарыдал. Когда он оправился и вытер слезы платком, Дадли Диггс раздраженно заметил:

      – Если в парламенте нельзя говорить об этих вещах, встанем и уйдем или останемся сидеть праздными и немыми!

      Ему