Несгибаемый. Враг почти не виден. Константин Калбазов

но едва он убедился в том, что преступники разоружились, как тут же направился к избушке.

      А инженер молодец. Как только увидел, куда идет Петр, сместился в сторону, обойдя домик по дуге и зайдя с фланга. Со своей новой позиции он теперь мог простреливать пространство вдоль избушки, перекрывая оба окна и дверь. Собственно, именно поэтому Петр и решился двинуться на сближение.

      – Внутри еще кто-то остался? – спросил он, обращаясь к женщине.

      – Нет, – покачав головой, безучастно ответила она.

      – Хорошо, – удовлетворенно произнес Петр, удерживая под прицелом маузера троих бандитов.

      Винчестер уже висел на ремне поперек груди. На короткой дистанции скорострельный маузер с более вместительным магазином был куда как предпочтительнее. Например, для этого.

      Кессених не успел приблизиться, как раздалась скороговорка выстрелов. Когда он наконец подошел, бандиты лежали вповалку, с несколькими лишними дырками в своих бренных телах. Петр же спокойно заталкивал в магазин патроны из скорозарядника.

      – Зачем? Их нужно было предать суду, – окинув взором неприглядную картину, сказал немец.

      – Они сопротивлялись до последнего, и я вынужден был их убить, – по обыкновению пожав плечами, ответил Петр под одобрительный взгляд женщины.

      – Закон существует, чтобы его выполнять даже в такой глуши, – не согласился инженер.

      – Отто Рудольфович, ну и что бы им сделали? Опять определили на каторгу? Так они там уже были. И выйдя, решили продолжить грабить и убивать. Нет, если бы они только крали и грабили, то я бы с вами согласился. Но ведь они убивают.

      – Тот мужик жив, – возразил немец.

      – Был жив, когда мы расстались, и точно бы умер, если бы мы совершенно случайно не нарвались на его сынишку.

      – Максимка? Семушка? Они живы? – с явно прорывающимися рыданиями спросила женщина.

      – С сыном твоим все хорошо. Муж был жив, но выживет ли, не знаем. Отто Рудольфович отправил его в Слюдянку к доктору, – кивнув в сторону инженера, ответил Петр.

      – Слава тебе господи, – истово перекрестилась женщина, опускаясь на снег и заливаясь слезами.

      Вот так сразу и не разберешь, что это за слезы. То ли от радости, то ли от пережитого за сегодняшний нескончаемый день. Но то, что плачет, уже хорошо. Слезы – они очищают душу, смывая с нее бренную грязь. А еще выносят прочь боль. Не физическую. Душевную. Ту, что подчас ранит куда как сильнее.

      – Это хладнокровное убийство, – отведя Петра в сторону, возмущенно произнес Кессених.

      – На фронте вы были столь же щепетильны?

      – Здесь не война, – отрезал немец. – И я никогда не позволял себе самосуда.

      – И это радует, Отто Рудольфович. Но вы совершенно правы: тут не война, а потому и спрос другой. Око за око. Слышали о таком?

      – Кхм. Вы поставили меня в неловкое положение, – с долей сомнения сказал немец. – С одной стороны, я вынужден доложить о случившемся. С другой…

      – Отто Рудольфович, возможно, вам от этого будет легче… Даже зная точно, что вы доложили