Фредерика. Джорджетт Хейер

бал, то обе сестры пришли в ярость, совсем как их мать, причем оказались гораздо более многословными. Посему он почел за благо удалиться, предоставив сестрам возмущаться и негодовать из-за его приземленности, ссориться по поводу бутонов роз и розовой вуалетки и сойтись на том, что, хотя дядя их заслуживает всяческого порицания, виновата в этом именно мама, которая наверняка разозлила его, в чем обе юные дамы нисколько не сомневались.

      Глава 2

      Когда маркиз некоторое время спустя вошел в свой дом, первым, что бросилось ему в глаза, было письмо, лежавшее на украшенном золоченой бронзой столике эбенового дерева и стоявшем в простенке между двумя окнами. Адрес на нем был написан крупными и летящими буквами с завитушками, а бледно-лиловая сургучная печать, запечатывающая его, осталась нетронутой, поскольку мистер Чарльз Тревор, вышколенный секретарь маркиза, с первого взгляда распознал, что пришло оно от одной из тех хрупких красоток, что временно завладела рассеянным и переменчивым вниманием его светлости. Передав склонившемуся в поклоне слуге шляпу, перчатки и пальто для верховой езды с многочисленными пелеринами, что привели в такой восторг мисс Китти Бакстед, он взял письмо и прошел с ним в библиотеку. Едва он сломал печать и развернул сложенный в несколько раз листок, как его взыскательный нюх атаковал аромат серой амбры. На лице маркиза отразилось отвращение; отставив письмо на вытянутую руку, он извлек из кармашка свой монокль. Вооружившись им, он небрежно пробежал письмо глазами, после чего отправил его в огонь. Фанни, решил он, прискучила ему окончательно. Очаровательное создание, подобно многим девицам, полагавшим себя неотразимыми, она так и не поняла, когда следует остановиться. Теперь ей понадобилась пара серых в яблоках лошадок, дабы запрячь их в свое ландо; на прошлой неделе это было бриллиантовое ожерелье. Что ж, он дал ей его, и пусть оно послужит прощальным подарком на память.

      Тяжелый аромат, которым она обильно сбрызнула свое послание, казалось, прилип к его пальцам; маркиз тщательно вытирал их, когда в комнату вошел Чарльз Тревор. Маркиз поднял голову и, заметив удивление на лице молодого человека, любезно пояснил ему, что не любит амбру.

      Мистер Тревор предпочел промолчать, но полное согласие со своим хозяином было написано у него на лбу столь крупными буквами, что Альверсток добавил:

      – Именно так! Догадываюсь, о чем вы думаете, Чарльз, и вы совершенно правы: настало время дать очаровательной Фанни conge[3]. – Он вздохнул с деланным сожалением. – Премилая штучка, но неимоверно алчная при своих-то куриных мозгах.

      И вновь мистер Тревор никак не прокомментировал слова маркиза. Откровенно говоря, ему было бы нелегко это сделать, поскольку он к предмету разговора испытывал весьма противоречивые чувства. Оставаясь моралистом, он мог лишь порицать способ жизни своего нанимателя; с другой стороны, воспитанный в рыцарских традициях, он жалел светловолосую Фанни; и наконец, будучи в достаточной мере осведомленным о щедрости, каковую

3

Отставка (фр.).