Древнегреческая религия. Фаддей Зелинский

на суде времен

      Да будет мне она, из всех богов

      Древнейшая, что ведает Олимп –

      Кормилица мать – черная Земля!

      И в этом – истинный, дальновидный демократизм. Земля – это больше, чем народ, ибо она – зародыш жизни всех потомков ныне живущего народа. Эллину этот глубоко правильный и благодетельный догмат был дан его непосредственным религиозным чувством.

      Удивительна ли после этого та гордость, которую испытывали афиняне при мысли, что они «автохтоны», т. е. что их предки были в буквальном смысле рождены той землей, которую они поныне населяют? Эта мысль обязательно встречается в каждом хвалебном слове в честь Афин, и в стихах, и В прозе – видно, как она была дорога гражданам Паллады. И неслучайно был афинянином и тот мыслитель, который облек ее в форму философского учения, – правда, распространяя ее на все человечество, – Эпикур. Мать-Земля теперь уже отражалась, она более не производит ни людей, ни других живых существ, кроме низких пород (отнесемся снисходительно к этому результату внимательного, но недостаточного наблюдения). Но в пору ее плодовитой молодости было иначе: тогда она произвела и первых людей непосредственно из своего лона. И тотчас после этого акта рождения в ней произошло то же явление, что и в теле родительницы-женщины: избыток соков обратился в молоко, повсюду возникли бугры, из которых полились живительные струи для новорожденного.

      Quare etiam atque etiam maternum nomen adepta

      Terra tenet merito –

      заключает восторженный приверженец Эпикура, Лукреций.

      И понятно также, что под любовной опекой этой своей матери, окруженный ее участливыми детьми, эллин никогда не чувствовал себя одиноким: он не знал того безотрадного чувства покинутости, которое так часто испытывает современный человек как заслуженную кару за свою неблагодарность и свое нечестье. Приведу один пример среди многих. Напомню участь Филоктета. Брошенный своими товарищами на пустынном острове Лемносе, хромой, с вечной болью незаживной раны в ноге – казалось, что могло быть несчастнее? А между тем посмотрите, как он после десяти лет томления в этой пустыне с ней прощается – причем, однако, прошу читателя не мудрствовать на почве новейшей эстетики, не искать пиитических прикрас и пиитических вольностей, а понимать каждое слово бесхитростно в его буквальном смысле.

      А теперь пред уходом земле помолюсь.

      Ты прости, мой приют, безмятежная сень,

      Влажнокудрые нимфы весенних лугов!

      Ты, раскатистый рокот прибоя, и ты,

      Под навесом горы прибережный утес,

      Где так часто летучею пылью валов

      Мне порывистый ветер чело орошал!

      Ты, Гермейский хребет, что в мученьях моих

      Мне участливо стоном на стон отвечал!

      О певучий родник, о святая струя!

      Покидаю я вас, покидаю навек –

      Благостыню нежданную бог мне явил.

      Мой привет тебе, Лемноса кряж бреговой!

      Ты же с ветром счастливым отправь нас туда,

      Куда рока великого воля влечет,

      И усердье друзей, и могучий призыв

      Всеблагого