Файролл. Два огня. Андрей Васильев

кивнула тетя Света. – И правильно. А то, боюсь, вторая у меня так яловой и помрет, наверное, от ума лишнего да от гонора ненужного. А я внуков хочу понянькать. Твои-то родители небось тоже ждут не дождутся?

      – Все темечко проклевали, – подтвердил я ее предположение. – Как тот ворон.

      – Ну, а что ты хотел? – тетя Света вздохнула. – Первый ребенок – последняя кукла, первый внук – первый ребенок. Так что не затягивайте уж с этим. А что до гадания – Светлое Рождество сегодня, нечего бояться, нет у таких, как она, силы в этот праздник, мне так моя свекровь говорила, а она-то в этом деле разбиралась, поверь мне.

      Хорошая женщина. И потому мне стало вдруг достаточно пакостно – знала бы она, в какую свистопляску я ее дочку втравил. Хотя нет – пусть лучше не знает, не надо. Мне и так паршиво, а после этого я вовсе ей в глаза смотреть не смогу.

      Но, правды ради – не теща будет, а золото. Живет далеко, в столицу фиг поедет от хозяйства, и потому встречи с ней всегда будут короткими и нечастыми, а значит, радостными и приятными.

      И на лето будет куда детей отправить.

      После этой мысли я потряс головой – фига себе меня мысли-скакуны занесли. Какие дети, какое лето, какая теща? Нет, буколическое бытие разлагает.

      Хотя тут летом, наверное, очень хорошо.

      Впрочем, тут и зимой было неплохо, несмотря на то, что метель разгулялась, и мириады снежинок закружились вокруг нас, как только мы ступили за порог.

      Но, елки-палки, как это было красиво! Сквозь серые тучи время от времени пробивались лучи солнца и подсвечивали снежный хоровод как бы изнутри, под ногами разлетались в прах наметенные за несколько часов невесомые сугробы, добавляя в круговерть метели новые силы.

      – Пчхи, – чихнула Вика и потерла нос белоснежной меховой варежкой. – Отвыкла я от родного климата.

      – В Москве такой метели не увидишь, – согласилась с ней сестра. – Там только мокрый снег бывает. Экология не та, загадили планету…

      Родись Эля в начале двадцатого века, быть бы ей или суфражисткой, или революционеркой. Клеймить, протестовать и греметь кандалами на каторге.

      Жили пресловутые Павловские совсем недалеко, пешком – минут десять идти, не дольше. Хотя тут все жили недалеко, это тебе не мой любимый город, в котором расстояния измеряются пробками и пересадками. И скажу вам так – есть в этом что-то притягательное. Тишина, размеренность бытия, некое подобие стабильности, поскольку здесь меняться особо нечему и спешить особо некуда. Это то, чего у меня не было никогда и никогда не будет. Наверное.

      Хотя, если откровенно, это философия человека, рожденного в городе который никогда не спит. Мы, дети мегаполисов, именно так и представляем себе тихую гавань, которая якобы является для нас некоей панацеей от стрессов, бега на разные дистанции и постоянных «дедлайнов». Мы думаем, что в таких городках и деревеньках мы сможем наконец остановиться, отдохнуть душой и, может быть, даже задуматься о смысле жизни, чтобы понять, что мы неверно существовали.

      Чушь