Противо Речия (сборник). Сергей Иванов

еспешно перебираешь ворох обрывочных воспоминаний, неразрешенных вопросов и непреодоленных противоречий.

* * *

      Вероника – моя одноклассница, и она выглядит старше своей матери.

      Если учесть, что ее мать приблизительно одного возраста с моими родителями, то в свои тридцать шесть Вероника давно перешагнула стереотипические шестьдесят. Я не знаю точно, что именно помогло ей так ускорить свою жизнь: водка, «винт» или регулярный стресс, однако, судя по ее основательно развороченному фасаду, без первых двух факторов дело точно не обошлось.

      Мать Вероники живет в соседнем дворе, и я часто вижу ее. Она мало изменилась с тех пор, когда приводила свою неизменно опрятную, наглаженную и музыкально одаренную дочь-отличницу в школу, – все такая же осанистая, крупная женщина нордического типа. Она словно застыла во времени, и однажды я подумал, что некая компенсаторная взаимосвязь между родителями и детьми мало того что существует, но и работает в обоих направлениях. Поэтому если кто-то из них решает умереть – от блажи или по веской причине, кто-то обязательно должен жить вопреки времени, логике и необратимым процессам в организме.

      Где живет Вероника, я не знаю. В любом случае, непохоже, чтобы она по-прежнему жила с матерью. Я делаю ставку на теплотрассу – это достаточно популярное место среди людей ее стиля, классика.

      Долгое время, завидев ее перекошенный, словно раскачиваемый невидимым внутренним маятником силуэт, надсадно тянувшийся от одного мусорного бака к другому, я нарочно пытался выбрать направление движения, не пересекающееся с ее траекторией, тем более, что Вероника редко выходила на промысел в одиночестве, а перспектива публичного обмена приветствиями с коллективом похмельных бичей откровенно угнетала меня, и даже не спрашивайте почему.

      Но однажды нам все-таки пришлось пообщаться. Я битый час вежливо и безучастно выслушивал от местной ЖКХ-активистки очередную порцию бреда, не без удовольствия рисуя в воображении картины ее механического удушения, с последующим расчленением трупа и ритуальным развеиванием праха над канализационным колодцем. И когда, перехватив инициативу в секундной передышке между тирадами и сжато попрощавшись, я уже почти скрылся за массивной металлической дверью подъезда, меня позвали. Я обернулся и увидел Веронику. В сумерках она казалась утопленницей – те же глаза с неестественным выкатом, набрякшие, словно разорванные губы – одутловатая, синюшная, испитая.

      – Привет, Сереж.

      – Привет, Вика.

      – А ты здесь живешь?

      – Давно.

      – Понятно.

      Я не уходил, и она, видимо, не ожидая этого, на мгновение зависла. Я ждал. Наконец она, будто стряхнув с себя оцепенение, тихо спросила:

      – У тебя случайно нет сигарет?

      – Случайно есть, – я вынул пачку и протянул ей. – Бери всю.

      – Спасибо.

      – Да не за что.

      Она выцарапала из пачки сигарету и начала шарить по бессчетным складкам своей куртки-хламиды. Я вынул зажигалку, дал прикурить. Она несколько раз нервно, глубоко затянулась, затем на выдохе атонально бросила:

      – Как дела?

      – По-разному.

      – Дети есть?

      – Сын.

      – Сын – это хорошо.

      – Это лучше, чем хорошо.

      – Ну да.

      – Ты как?

      – Ты же видишь.

      – Вижу. Деньги нужны?

      – Ну… – она замялась, – займи. Сейчас период такой, сам по…

      – Понимаю, – оборвал я ее, – и если честно, мне, в общем-то, похуй, какой у тебя сейчас период, – как и последние двадцать лет, что мы не виделись. Я все понимаю. На вот, возьми полтинник – больше не могу.

      Мы замолчали. Каждый сверлил взглядом свою собственную пустоту, чтобы не поднимать глаз. У меня не было ни единой причины продолжать разговор, у нее – и того меньше. Активистка, застыв с открытым ртом, стояла в паре метров от нас, наблюдая сцену столь длительного общения вечно занятого и, в принципе, благополучного жильца с местной синявкой.

      – Спасибо, Сереж.

      – Да брось. На «системе»?

      – Нет. Давно.

      – Значит, синька?

      – Бывает. Да.

      – У всех бывает.

      – А ты? Работаешь?

      – Приходится.

      – Кем?

      – Долго объяснять. Если по сути, то проституткой.

      – Это как?

      – Ты не знаешь, как работают проститутки? Приезжаю, делаю дело, забираю деньги, отваливаю.

      – Все шутишь.

      – Хотелось бы.

      – Платят хорошо?

      – Не очень. Но я и не целуюсь.

      – Понятно.

      – Чего уж тут непонятного. Я твою маму часто вижу здесь, – до сих пор не знаю, зачем сказал это.

      Она медленно подняла голову и впервые за всю беседу посмотрела мне в глаза.

      – Я тоже.

      – Вы