Гаугразский пленник. Яна Дубинянская

можно пересчитать виноградные кисти на лозе… Старшая дочь. И для семьи было бы лучше, если б она осталась единственной.

      Это сыновей должно быть много. Они ведь каждый день гибнут на границе.

      …Когда на закате Мильям с младшими братьями вернулась к жилищу, толпа на подворке заметно поредела. Но – была. И это означало, что еще не кончилось.

      – Не разродится, – уверенно высказалась Захраб.

      – …да неведомы замыслы, – прошелестел голос какой-то другой женщины.

      В наступающих сумерках Мильям ловила на себе взгляд за взглядом – жалостливые, горькие… обвиняющие?… Казалось, что все смотрят на нее, на нее одну! – и, может быть, догадываются. В самом деле, не могли же они тогда не видеть…

      Это она виновата. Она посмела омочить пальцы в воде источника Тайи. Прогневить силы, которые… это же еще хуже, чем если б разбился кувшин, и о чем она думала раньше?! Мильям взглянула на свои руки: темные, худые, все в цыпках. Насмешка Могучего… И мать, конечно, уйдет к Нему. Давить небесный виноград для пира убитых воинов, как назначено всем женщинам, умершим в родах. И солнце никогда не увидит ее ребенка.

      Внезапно толпа вспенилась, закрутилась, как воды Терзы между подводными скалами. Весть пронеслась над головами, словно лесной пожар на склоне Изыр-Буза, когда огонь трещит по верхушками деревьев, не спускаясь вниз…

      Отпустив подол платья сестры, рванулись вперед Нузмет и Асалан. Выступил из-за чьих-то спин Хас, неизвестно откуда возник и старший брат Сурген, четвертый сын в семье, который выше любого мужчины в селении, хоть еще и не посвящен оружием… Мильям осталась на месте. Больше всего на свете ей хотелось стать невидимкой, как это умеют делать серые ящерки, живущие в придорожных камнях.

      И ей это удалось. Отец – большой, грозный, с пыльным ветром и запахом войны в крыльях косматой бурки, – прошел через расступившуюся толпу, мимолетно коснувшись каждого из сыновей, но не заметив, ни на мгновение не поискав взглядом ее, Мильям.

      Впрочем, если б она тоже выскочила ему навстречу, если бы загородила дорогу, – ничего бы не изменилось.

      Отец вошел в жилище.

      Все, кто находился на подворке, разом стихли, даже старая Захраб. Сквозь тишину из темной, закрытой для всех глубины жилища донесся тихий, натужный стон. И еще один… и еще…

      Мильям больно закусила губу. О Матерь Могучего, помоги!.. Ты ведь и сама тоже…

      Но Она не услышит. С Ней может говорить только первая дочь в семье. Чем она сейчас занимается там, в жилище, эта вертихвостка и задавака Адигюль?!!..

      И тут раздался новый звук.

      Тот самый.

      И все выдохнули одним общим дыханием, и заговорили, загалдели, запричитали, и никто никого не слушал, и от этого общего бабского гула хотелось бежать, зажав уши, – если бы не главное, чего никто еще не знал и что крепчайшими путами удерживало всех на подворке.

      Мильям встала, пробралась между чьими-то спинами почти к самому пологу жилища. Братья были уже здесь, и Хас со злобной