Похороны охотника. Евгений Мамонтов

Сашенька, я же разве на вас говорю! Вы человек серьезный. Это у меня как-то две девки жили. Ну, такие непотребные, вот они, наверное, и украли.

      – И на что же им, «непотребным», кастрюля? Кстати, это не она вот там, на подоконнике стоит?

      – Батюшки, а я ее ищу. Вот спасибо вам!

      Прохоров сварил кашу и ждал, когда она остынет в тарелке. Смотрел в окно. Было тридцатое апреля. Подходил срок платить за аренду фотоателье. В прошлом месяце он не доплатил треть суммы. С позапрошлого месяца не мог отдать долг приятелю, который его тогда выручил. И вот теперь, видимо, придется опять занимать:

      – Что? – спросил он.

      – Ничего, – ответила Марина Егоровна, – я говорю, дочка вышла за железнодорожника. Вроде бы хорошо, потому что бесплатный проезд раз в год на поезде.

      Марина Егоровна была словоохотлива и рассказывала бесконечные, часто повторяющиеся истории.

      – Да, за железнодорожника, – повторила она, – Видный такой парень. Она в белом платье и фате, а он в форме железнодорожной, черной, высокий такой. Я вам фотокарточку покажу, если найду. Его потом посадили.

      – Кого?

      – Железнодорожника, зятя моего. Он квартиры грабил.

      – Надо же, – ответил Прохоров, неторопливо помешивая кашу.

      – И странно так грабил. Ничего не брал.

      – Как это?

      – А вот так. Все перевернет вверх дном, обивку на диванах и креслах вспорет, подушки порежет, а брать ничего не берет.

      – Сумасшедший?

      – Его обследовали в институте психиатрии. Сказали нормальный. Ну, а потом уже посадили. А Зоя с ним не развелась. Она принципиальная.

      – М-гу, понятно… – Прохоров подошел к раковине, отвинтил старый медный кран и стал мыть тарелку под узенькой струйкой воды.

      – Так вот, как раз непонятно, – настаивала Марина Егоровна, наливая чай в блюдце. Она пила подряд пять чашек и все из блюдца.

      «И за квартиру через неделю платить», – вспомнил Прохоров.

      – Я так думаю, искал он что-то, а найти никак не мог…

      – Ну, спасибо за компанию, я пошел.

      – На демонстрацию?

      – Демонстрация завтра. Я на работу.

      – А на демонстрацию не пойдете завтра?

      – Нет.

      – А я обожаю первое мая! – сказала Марина Егоровна и глаза ее вспыхнули молодым огнем.

      Единственное дерево в узком каменном дворе недавно распустилось, и свежая зелень на фоне сырых стен тихо радовала глаз. К фотографу подбежал мальчик Славка.

      – Дядя Саша, вы в мастерскую?

      – Здравствуй, Славка. Не в мастерскую, а в ателье.

      – Ну, да. Можно мне с вами?

      – А ты чего не в школе?

      – Я с физкультуры отпросился, у меня нога болит.

      Они зашагали вдвоем через низкую, темную арку, в которую с улицы залетали солнечные стрелы, пущенные стеклами проезжавших машин.

      Ателье было недалеко, через полтора квартала.

      – Дядя Саша, а есть такой город Антананариву?

      – Может, есть, – пожал плечами Прохоров, – я не бывал.

      – А в Москве вы были? Москва лучше, чем наш город?

      – Нет, Славка, не лучше.

      – Она же столица!

      – Ну и что.

      – Все хотят в Москву, – весело сказал Славка, забегая вперед и заглядывая в лицо фотографу.

      Солнце, проглянувшее ненадолго, тронуло молодую зелень листвы и снова скрылось в тумане.

      Прохоров усмехнулся:

      – Ну и пусть хотят.

      – А можно я у вас в мастерской до обеда посижу?

      – В ателье.

      – Ну, да… Только там раньше мастерская была, вот я и называю так по привычке. Там даже подземный ход есть.

      – Что?

      – А вы не знали? Хотите, покажу?

      Они вошли, и фотограф стал понимать рольставни. Свет добрался сначала до старого венского стула с вытертым до белизны сиденьем, потом до массивного резного стола с зеленым сукном и выточенными еловыми шишечками по углам. Мебель Прохоров привез сам, находя ее преимущественно на свалках и желая обставить ателье в винтажном стиле. На столе стоял недопитый с вечера стакан чая в стальном подстаканнике, массивная, под хрусталь, пепельница из тех, что раньше украшали лакированные столы в кабинетах советских начальников. Потом открылся небольшой фанерный подиум за черной ширмой и последними ответили на свет, блеснули дикарским золотом большие кольца, державшие белый занавес, игравший на свету атласными подвенечными складками.

* * *

      Антон Пантелеев аккуратно сложил листы в папку и поставил ее на полку. Очередное дело было закрыто. Антон убедился в невиновности подозреваемой. Но это уже никак не могло ей помочь, Мари Лафарж скончалась 7 ноября 1852 года, амнистированная Наполеоном третьим по состоянию здоровья.

      А вот с процессом над Жанной