Источник. Джеймс А. Миченер

шесть лет я противостоял и богу и людям, боясь сняться с места. Ты был терпелив со мной, Эль-Шаддай, но в прошлом месяце ты обратился к Эферу и послал его на разведку. Ныне он вернулся, принеся твое указание, и мы отправляемся в путь, как ты и велел мне шесть лет назад. – Цадок простерся в пыли и взмолился: – Прости меня, Эль-Шаддай. Я боялся.

      Раздался шорох песка, словно неподалеку пробежала пустынная лисичка, и голос Эль-Шаддая обратился к Цадоку Праведному:

      – Пока ты живешь, старик, ты будешь иметь право не слушаться моих приказов. Но со временем я стану испытывать нетерпение и тогда обращусь к другим, как я заговорил с Эфером.

      – Мой дом – это пустыня, – сделал попытку самооправдания Цадок, – и я боялся покинуть его.

      – Я ждал, – сказал Эль-Шаддай, – потому что знал: если ты не полюбишь свой дом в пустыне, ты не сможешь любить и меня. И я рад, что теперь ты готов в дорогу.

      – Эль-Шаддай! – взволнованно воскликнул патриарх, решив наконец дать волю тому подлинному страху, который и держал его на месте. – Познаем ли мы тебя в городе так, как знаем тебя в пустыне?

      – В городских стенах мне будет непросто говорить с тобой, – ответил Эль-Шаддай, – но я буду рядом.

      И, дав своим ибри это обещание, которому суждено было существовать вечно, Эль-Шаддай расстался с ними, и с наступлением рассвета Цадок наконец приказал снимать маленький красный шатер.

      В те века, пока ибри обитали в пустыне, у каждого колена был священный шатер из трех слоев выделанной кожи: столь маленький, что в нем с трудом могли разместиться два человека. На деревянный каркас натягивалась козья шкура, а на нее – баранья, выкрашенная дорогой пурпурной краской из Дамаска, поверх всего набрасывался полог из мягкого барсучьего меха. Шатер этот стоял в подчеркнутом отдалении. Когда Цадок указывал место, где им предстояло разбить стоянку, первым делом воздвигался маленький красный шатер. Его присутствие означало, что тут их дом, а в такие дни, как этот, когда ибри снимались с насиженных мест, последним всегда разбирали красный шатер, и старики стояли рядом, вознося молитвы.

      – Мы жили в пустыне, как ты приказал нам, – молился Цадок, – и если теперь нам предстоит осесть на зеленых полях, то лишь потому, что таково было твое желание.

      Пока шатер разбирали, только нескольким избранным дозволялось увидеть, что в нем содержалось. Скиния Цадока хранила причудливо изогнутый кусок дерева, которым Зебул убил труса, убеждавшего ибри, что им лучше умереть в пустыне, чем попытаться преодолеть три дня пути до оазиса к востоку от Дамаска. Тут была нитка бус, истории которой никто не знал, и бараний рог, около тысячи лет назад возвестивший о приходе памятного нового года. А еще тут хранился кусок сукна из Персии – и это было все. В шатре не присутствовал Эль-Шаддай, и тут не было никаких предметов, представлявших его. Он обитал повсюду, на горе, которой не существовало.

      – Наш Бог не в этих лоскутах кожи, – напомнил Цадок своим ибри. – И живет