Козел отпущения. Дафна Дюморье

пол, я остался стоять у стола, глядя на остальные свертки.

      – Я хочу тебе что-то сказать, – заговорил я, – я привез из Парижа подарки не только для тебя. Маме я отдал подарок вчера вечером, бабушке тоже. Давай отнесем те, что лежат здесь, в столовую, пусть все развернут их в столовой.

      – Дяде Полю и тете Рене? – сказала она. – Зачем? Ведь у них нет дня рождения.

      – Да, но дарить подарки – хорошо. Это показывает, что ты дорожишь человеком, ценишь его по заслугам. У меня есть подарок и для тети Бланш.

      – Для тети Бланш? – Она смотрела на меня, раскрыв глаза от удивления.

      – Да. А почему бы и нет?

      – Но ты никогда ничего ей не даришь. Даже на Рождество и Новый год.

      – Ну и что? А теперь подарю. Может быть, она станет от этого чуть добрее.

      Девочка продолжала изумленно смотреть на меня. Затем принялась грызть ногти.

      – Мне не нравится, как ты придумал – положить подарки внизу на столе. Слишком похоже на день рождения или другой праздник. У нас не случится ничего такого, о чем бы ты мне не сказал? – встревоженно спросила она.

      – Что ты имеешь в виду?

      – Сегодня не должен родиться мой братец?

      – Конечно нет. Подарки не имеют к этому никакого отношения.

      – Волхвы приносили подарки… Я знаю, что ты привез maman медальон, она приколола его к платью. Она сказала тете Рене, что медальон стоит кучу денег и с твоей стороны было гадко его покупать, но это показывает, как ты ее любишь.

      – Что я тебе говорил? Нет ничего лучше, чем дарить людям подарки.

      – Да, но не на виду у остальных, а каждому свой. Я рада, что мой «Маленький цветочек» не будет лежать в столовой. А что ты привез остальным?

      – Сама увидишь.

      Положив книжку на пол, Мари-Ноэль встала на четвереньки и раскрыла первую страницу. Я смутно вспомнил, что, в отличие от взрослых, дети читают, лежа животом на полу, рисуют стоя, а есть предпочитают на ходу. Я вдруг подумал, что надо бы подняться наверх, узнать, как чувствует себя графиня, и сказал Мари-Ноэль:

      – Пойдем спросим, как здоровье бабушки, – но она продолжала читать и, не поднимая головы и не отрывая глаз от книжки, сказала:

      – Шарлотта говорит, ее нельзя беспокоить.

      Однако я пошел наверх со странной уверенностью, что я делаю все как надо.

      Я без труда нашел дорогу на третий этаж и, пройдя по коридору, подошел к двери в его конце. Я постучал, но не получил ответа, не слышно было даже лая. Я осторожно приоткрыл дверь; в комнате было темно, ставни закрыты, портьеры задернуты. Я с трудом разглядел на кровати фигуру графини, прикрытую одеялом. Я подошел и посмотрел на нее. Она лежала на спине, подтянув простыню к подбородку, и тяжело дышала, на бледном лице – серовато-грязный отлив. В комнате было душно, пахло чем-то затхлым. Хотел бы я знать, насколько серьезно она больна, подумал я, и как это нехорошо со стороны Шарлотты оставлять ее без присмотра. Я не мог сказать, действительно ли она спит или лежит с закрытыми глазами, и я шепнул: «Вам что-нибудь нужно?» –