Память воды. Апокриф гибридной эпохи. Книга первая. Артур Аршакуни

ужаснула ее. Разные люди появлялись на постоялом дворе, и, хотя она редко выходила из комнаты и еще реже общалась с посторонними, тревожные новости не миновали и ее. Бет-Лехем – крохотная заплата на плащанице Израиля, но и сюда докатывались отголоски гремевших в Иевусе раскатов: безумств старого тирана, которого одни считали царем по недоразумению, а другие – по попустительству римлян, а вернее, римских мечей. Мириам слышала, как Иошаат повторял ей несколько раз в разговорах услышанное от других: раб Хасмонейский. У избранного и возлюбленного Богом народа оказалось слишком много пастырей: каждый обученный грамоте мог найти у пророков подтверждение своей точке зрения; терпение боролось с нетерпением, гнев наталкивался на смирение, любовь переплеталась с ненавистью в один глухой мученический стон: доколе, о Господи?

      Ходили слухи о канаитах, призывающих к открытому бунту, взявшихся за мечи то в одном городе, то в другом. Чаще других называли Сепфорис, и Мириам было больно видеть, как тревожился Иошаат, ибо совсем рядом была его Назира, его дом и дети: пастухам с горы Фавор хорошо виден дым от домашних очагов Сепфориса.

      Ходили слухи о скором Мессии, который освободит Израиль. Спорили, куда повернет Он свой меч: против римлян или против ненавистного Хасмонейского раба? Иошаат строго-настрого приказал Мириам ни единым словом не проговориться о тайне рождения их младенца и не участвовать в подобных разговорах: что будет – будет, на все воля Его. Хотя Мириам замечала, как сдерживает Иошаат переполняющую его радость, когда услышанные слова пророков чудесным образом совпадают с его мыслями, исподволь подсказывая ему: Он! Он!

      Где они сейчас? Все ли ладно? Что-то долго: солнце повернуло на вторую половину дня, а их все нет и нет.

      А что ты сама, Мириам?

      Ты, Мириам, избрала своей судьбой страдание. Рабство миновало тебя, но страдания иного рода ждут тебя. Готова ли ты к ним? Ты пережила ужасную потерю той ночью, ночью родин, – окончились ли твои страдания?

      Нет, ибо мне страшно. Боль первой потери переплавилась в страх перед второй – и последней.

      Чего будут стоить твои страдания, если ты лишишься его? Ничего не будут стоить, ибо тогда я умру.

      Значит, твои страдания связаны не с твоим спасением, а с сыном твоим? Нет, страдания мои связаны не с моим спасением и не с сыном моим, а со спасением сына моего.

      А как же твое спасение, Мириам?

      Мое спасение, – это мой сын.

      И когда раздались за дверью шаги Иошаата, которые она уже научилась отличать от других, слезы облегчения навернулись ей на глаза.

      Вошел Иошаат с младенцем на руках, усталый, но довольный свершившимся.

      – Мириам! Опять плачешь, эй-вай, тутовое дерево22?

      Мириам приняла у него из рук сына, распеленала, поцеловала родинку на левом плече и склонилась над ним, чтобы скрыть нечаянные слезы, слезы радости.

      Действительно, они льются из моих глаз по любому поводу!

      Иошаат расхаживал по комнате, выискивая

22

Тутовое дерево, иначе шелковица (Morus) – листопадное дерево рода тутовых. Особенностью шелковицы является истечение сока из ранки при любом, самом незначительном повреждении, что послужило распространению на Востоке выражения «плачет, как тутовое дерево».