Черное сердце. Генри Лайон Олди

не приложу. «Топор!» – и кухонный топорик свистит у меня над ухом. «Нож, сюда! Живо!» – и остро заточенный нож на лету срезает прядь волос с макушки Нюргуна. «Эй, доска! Да не ты, балбесина! Разделочная доска!» В последний момент я отпрыгиваю, доска краем чиркает меня по щеке и уносится к грозной Айталын-боотурше. Ой-боой! Как же мы, человеки-мужчины, скакали! «Ложка! Ложка с дырками! Миска…» Хрясь, тресь, бряк! Пар столбом, вода кипит, рыба варится. Запах – до Седьмых небес. Папа с мамой, небось, принюхались: «О, чуем! Наша дочка стряпает!» Вот тогда-то Нюргун забился в угол, расплылся в улыбке и заявил: «Люблю!»

      Ну, это случилось еще до нашего спора.

      – Отрубила! – Айталын подбоченилась. – И вынула!

      – И сварила, – кивнул я. – И ложкой размешала.

      – Размешала!

      – И пестиком растерла. И кости выбросила.

      – Выбросила! Как мама!

      – Ага, точно.

      – И заправочку кисленькую! Остренькую!

      – И заправочку.

      – Так чего ж тебе, чиччику[5] драному, надо? Садись, ешь!

      – Мама, – начал я, наслаждаясь каждым словом, – у нас терпеливая. Она балхай ставит в холодок. Ждет, пока застынет. А печеночку мама разминает и сверху кладет, горкой. Прямо на студень. Красотища! Мама ждет, не торопится. А ты из котла в миски – хлюп! Ешьте, братики! Обжигайтесь! Бегом сварено, бегом съедено… А еще говорила, что хочешь Мюльдюна побаловать!

      – А вот и побалую! Прилетит Мюльдюн, ему и остынет. Ему и застынет! Ему с печеночкой! А вы, бездельники, перебьетесь…

      – Летит, – сказал Нюргун.

      – А ты молчи! – напустилась на него Айталын. – Будешь мне тут! Будешь… Стой!

      Нюргун встал.

      – Нет, сядь!

      Нюргун сел.

      – Да что ты скачешь? Ты повтори! Что ты сказал?

      – Летит, – повторил Нюргун.

      И для верности ткнул пальцем в потолок:

      – Мюльдюн летит.

      – Уже? Ой, я побежала! Я встречать…

      И моя драгоценная сестричка опрометью выскочила за дверь. «Доха! – услышал я. – Шапка!» Не помню, рассказывал я вам или нет, но Айталын умудрилась приучить одежду откликаться на зов. Сестра бежит, доха летит вслед, догоняет. Я сколько ни пробовал – ни в какую! Кричу, горло сорвал – хоть бы сапог прискакал, что ли?

      – Еда, – Нюргун прервал мои размышления. – Вкусно.

      – Смотри, не обварись.

      – Горячо. Люблю.

      И он сел к столу хлебать балхай. Встречать нашего старшего брата Нюргун, судя по всему, не собирался.

      2. Можно?

      Облако кружило над домом.

      Если верить другим облакам, стоячим, ветра не было вовсе. Если верить этому облаку, ветер сошел с ума. Или, что вернее, Мюльдюн сошел с ума. По какой причине он наматывал круги над нашей крышей, а не спускался на загодя расчищенное место у крыльца, я знать не знал. Я просто беспокоился. Скажете, зря? Может, и так. Но из всех путей Мюльдюн-бёгё обычно выбирал кратчайший. Ему было проще напролом, чем в обход. И вот на́ тебе…

      – Давай! – надрывалась Айталын. – Дава-а-ай!

      И

5

Чиччик – прохвост.