Ворожей (сборник). Владислав Сосновский

счету, литературой.

      Ежедневно Семен наливался звонкими стихами, словно неким духовным веществом, которое распирало его изнутри. Тогда он время от времени не выдерживал внутреннего поэтического давления, выставлялся перед отбоем всей своей тощей фигурой посреди барака, растопырив ноги в драных вонючих обмотках, и начинал долгую, заунывную аллилуйю Сталину. Других произведений он в лагере не писал.

      Сошлись коммунары под сенью Кремля, – читал Семен, вздымая костлявые кисти к черному потолку.

      – В Москву их послала родная земля.

      На славной трибуне наш друг и отец,

      Наш Сталин великий, отрада сердец.

      И плещут ладони, и возгласов гром,

      И души раскрыты пред ясным вождем.

      Ему свое сердце народ отдает,

      И Сталин – Великий, как солнца Восход.

      Он радость для сердца, он свет для души

      Правдивые речи его хороши.

      И жду с нетерпеньем счастливого дня,

      Когда в члены партии примут меня.

      Предан наш народ Отчизне,

      Дорога ему держава.

      Сталину, творцу бессмертной жизни, —

      Слава! Слава! Слава!

      И это бывало только началом, только запевом к бесконечной, напудренной и разукрашенной песне, уходившей в стынь глубокой ночи, в храп и стоны зэков.

      Поэта Воронцова вызывали даже к начальству и там учиняли ему экзамен на предмет выявления в стихах крамолы. Но все бессмертные творения Семена были настолько идиотически искренним панегириком вождю, что командующие лагерным наказанием отступали в тыл.

      – Вот ты говоришь: «Когда в члены партии примут меня»… – пытал Семена начальник режима и задал роковой вопрос: – А ты хоть понимаешь, что такое коммунисты?

      – Коммунистом можно стать лишь тогда, – смело ответствовал испытуемый, – когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество.

      – Это почему? – морщили лбы экзаменаторы.

      – Ленин.

      – Что Ленин?

      – Так говорил в своих сочинениях Владимир Ильич Ленин.

      – Гм, – сказал начальник режима, глядя в бумажки на столе. – Значит, ты читал Ленина?

      – Так точно! – радостно, по-военному докладывал Семен.

      – Какие же ты знаешь сочинения?

      – «Империализм и эмпириокритицизм», «Лучше меньше да лучше», «Как нам реорганизовать рабкрин»… еще?

      – Ладно, – удовлетворялось начальство. – Иди. Но смотри, твою мать, чтоб это… чтоб не дай бог там что-нибудь… Понял?

      – Так точно, – успокоил начальство Семен.

      Заключенные, правда, не противились Сениным излияниям: под их монотонную мелодию легче засыпалось. Впрочем, была и другая причина. Однажды некто Панюшин, отбывавший наказание за то, что оставшись во время одного из боев в орудийном расчете один, как ни старался, будучи раненым, не смог вытащить пушку из болота, а потеряв сознание так же, как и Семен, попал в плен.