Смертельная любовь. Ольга Кучкина

цензуре, – писал Герцен, – мы не привыкли к публичности, всякая гласность нас пугает…» Он сообщал русским читателям, что в Англии, скажем, каждый появляющийся на общественной сцене подлежит разбору, будь то разносчик писем или королева. «Это – великая узда! – восклицал этот умнейший человек. – Пусть же и наши императорские актеры тайной и явной полиции, так хорошо защищенные от гласности ценсурой и отеческими наказаниями, знают, что рано или поздно дела их выйдут на белый свет».

* * *

      1 мая 1854 года, склонившись над письменным столом в своем лондонском доме, 42-летний Герцен записывал: «Цепкая живучесть человека более всего видна в невероятной силе рассеяния и себяоглушения. Сегодня пусто, вчера страшно, завтра безразлично: человек рассеивается, перебирая давно прошедшее, играя на собственном кладбище».

      Немногим более двадцати лет отделяют этого человека от того, кто входил в жизнь с блестящими способностями, надеждами, планами.

      Судьба обошлась с ним жестоко. Все дав, все отняла. Как будто нарочно, как будто лишь затем, чтобы посмотреть, какую же истинную ценность он собой являет.

      14 ноября 1851 года он получает письмо из Марселя: его мать, Луиза Ивановна, извещает, что завтра садится вместе с Колей на пароход и вскоре будет в Ницце, где жили тогда Герцены.

      К сыну Коле Герцен и Наташа питали особую нежность. Мальчик родился глухонемым – результат испуга Наташи при полицейском обыске в Петербурге.

      В день ожидаемого приезда с утра убрали дом, развесили в саду и в комнатах китайские фонарики, в вазы поставили розы. Тата, старшая дочь, разложила любимые игрушки для брата. В шестом часу вечера от моря отделилась струйка дыма, затем показался пароход. Герцен сел в коляску и отправился на пристань – встречать мать и сына.

      Но это оказался другой пароход.

      Тот, на котором плыли мать и сын, – потерпел катастрофу у Гиерских островов.

      Еще недавно дул сирокко, было жарко и солнечно.

      Теперь завывал мистраль, резкий, пронзительный, ледяной.

      Герцен едет в Гиер (Йер).

      В крипте Гиерского монастыря его ждут гробы с погибшими.

      Для него приоткрывают крышки всех гробов по очереди. Своих он так и не находит.

      Наташа, бессильная, безжизненная, слегла.

      «Коля, Коля не оставляет меня,– жаловалась она мужу, – бедный Коля, как он, чай, испугался, как ему было холодно, а тут рыбы, омары!»

      Она беременна и ждет ребенка. Обоим не суждено жить. Через пять с половиной месяцев она скончается вместе с новорожденным мальчиком.

      Последняя записочка от нее Герцену: «Единственному, неизменному, милому другу моему, моему кровному и духовному близнецу…»

* * *

      «Мне в будущем ничего нет, и нет мне будущего»,– написал Герцен Марии Рейхель, близкому другу семьи.

      Спустя несколько месяцев он сядет за «Былое и думы».

      Спустя несколько лет – станет за печатный станок вольного русского слова.

      «Где не погибло слово,