Твой след ещё виден…. Юрий Марахтанов

как на войне». И работа, работа.

      Полночи просидели в вагоне-ресторане. Утром, встретившись на перроне Ленинградского вокзала, они знали друг о друге если не всё, то многое. Опять говорили о Брюллове. Он стал для Саши не портретом, не памятником, а живым человеком, который хотел быть свободным и не зависящим от пенсиона Общества поощрения художников.

      Если бы Таис и Саша знали, что сегодня и завтра в Москве будут делить власть – они объехали бы столицу стороной. Но они не думали об этом. А Москва уже с утра бурлила и её выворачивало наизнанку. Казалось, она выблёвывала то, чем травила себя всегда. Объевшись стафиллококов с денежных купюр разных стран и достоинств, которые столица, как смерч всасывала в себя ежечасно и ежеминутно и, спутав в пределах Садового кольца все каноны и понятия власти, установленные ещё древними греками, столица стояла на коленях и мучительно повторяла алфавит: «А-а-а… А-а-а. Бля!» Её рвало. И сгустки алчно проглоченного, непереваренного, выплёскивались, вырыгивались наружу, и сыпались искры из глаз, и тёмные круги плавали перед ними.

      В садомазохистском экстазе с экранов телевизоров, выставленных напоказ в каждой витрине, даже с больших уличных мониторов, между рекламой, вещали люди, считающие себя политиками и совестью нации. И тот, кто пел «про виноградную косточку», и кто – про «составчик тронется».

      То тут, то там организовывались в группы загадочные и мрачные хасбулатовцы. Нервно пощипывали кончики тщательно стриженых щегольских усов, стоящие почти военным каре руцкисты. Чмокали влажными губами и стреляли по сторонам глазами, выглядывая где что плохо лежит – круглые и сытые гайдарчики. Бурбулиски, непонятного пола и возраста, закатывали к небу глаза, вспоминали удачную операцию с развалом Союза и мечтали о следующем этапе. Распушив хвосты, павлинами выхаживали и клокотали горлом о демократии приноводворцы, стряхивая пепел с удлинённых папирос на одежду соседей по тусовке. Между этими клумбами разноцветных, разнополых, разнопахнущих, разновыглядящих человеков шныряли, как дореволюционные филера, ещё прыщавые чубайсята и пытались всех примирить, будто секунданты, которым всё оплачено, солидные, приторно-вежливые рафиконишановцы.

      Таис и Саша, как шагаловские герои, парили над этим безобразием, искали другой город, испытывая радость от общения, паря на крыльях, не думая о том, что такие, как они – мечтательные – часто и падают с неба на землю. Город существовал настолько огромным, а власть занимала столь малую площадь, что даже в пределах Садового находились тихие улочки, скверы, целые парки, куда лава ненависти ещё не проникла.

      Ближе к полудню они вышли на метро «Боровицкая» Моховой – спустились к Волхонке. Таис ничего не навязывала, она просто спросила:

      – У тебя время есть?

      – Конечно. Я же завтра улетаю.

      – А где же ты остановишься?

      – В гостинице.

      – А мне вечером на поезд. Слушай, ты как в гостиницу собираешься устраиваться? И где?

      – В «Украине». У меня там тётка работает. Я ей вчера звонил. Забронировала.

      – Как-то у тебя всё безоблачно получается.

      – А