Жилец. Михаил Холмогоров

догадки, делающие честь самому изощренному толкователю литературы, и Жорж воодушевляется тем, что Ариадна понимает его, чувствует силу обуявшей мысли, подчиняется ее потоку… Но она же, мысль эта, и в ней возбуждает тысячи ассоциаций, ее несет встречный поток, и Жоржа поражает глубина и острота Ариадниной речи… Да только редко такое получается: Жорж в самоупоении не дает ей слова сказать.

      И посему вскипает ее строптивый характер, и встреча кончается разве что не ссорой.

      Потом они сидят по разным углам, зализывают раны, но друг без друга уже не могут, он звонит Ариадне, просит прощения, не ведая вины, она снисходительно прощает, они встречаются вновь и вновь расходятся в размолвке, как всегда нелепой.

      Целый год длится этот платонический роман, вписывающийся в едва ли не самую краткую русскую сказку «Журавль и Цапля».

      Великий теоретик любви, Жорж прекрасно понимал, что Ариадна ко всему прочему ждет от него мужских действий, чтоб погладил, приобнял, чтоб начались поцелуи… Но, едва завидев ее, совершенно терял голову и вдруг робел, не ведая, как приступить к этим проклятым мужским действиям. Ведь как с Раечкой было просто!

      И как все грязно кончилось! Жорж истомился, Жорж устал и однажды уступил-таки Раечке, трое суток они провели в знакомом доме на Живодерке, и потом было мучительно стыдно.

      Но вот ведь бессовестный. На другой день позвонил Ариадне.

      А встреча впервые за целый год была какая-то блеклая. Жоржа грызла совесть за вынужденную измену, он клял себя, а выдать боялся. Разумеется, Ариадна о чем-то догадалась и на прощание вдруг огорошила вопросом:

      – Вы что, в раю побывали? Какой-то вы потерянный.

      – Я… я несколько нездоров.

      – А-а, теперь это так называется. – Синие глаза ее сузились, не глаза – глазки, пронзительные и злые. – А со мной – ад, да?

      – Ну что вы, Ариадна, какой же это ад, если я сам стремлюсь к вам.

      Ответ был какой-то неуверенный, можно даже неискренность заподозрить.

      Интуиция подсказывала Ариадне, что с этой игрой слов она о чем-то догадалась, и дальнейшее развитие темы становится опасным для их отношений, складывающихся в тихую, постепенную гармонию. Но язык, подстегнутый гневом, очертя умную голову, нес ядовитые фразочки. Она ведь еще не получила права на верность, она боялась переступить черту, и в моменты, когда вот-вот рухнет между ними преграда, в такие моменты ее вдруг одолевала гордыня, и она становилась особенно неприступной. Так что его «райские денечки» Ариадна получила в награду за неуступчивость, за страх перейти черту. Но это она поймет чуть позже, когда на вопрос «Где ты, Жорж?» некому будет ответить. Сейчас же – как в омут:

      – Так вот, милый мой Жоржик. Я не хочу быть вашим адом.

      Вспыхнула, развернулась и – с глаз долой, в ближайший переулок, стуча каблучками в такт оскорбленной чести. Жорж вздумал было догнать, удержать, объяснить… А что объяснять? Какими словами? Признаться? Этого еще не хватало! Тут уж прощай последняя надежда.

      Он долго еще стоял, смотрел