Поклонение волхвов. Сухбат Афлатуни

«а эти русские ее своими строениями пакостят». Плюнул и откатился на юг, снова к кокандцам, на их крепости – которые известно, что за крепости: бугорки земляные. Отбил у них Джелек и Новый Курган и уже к Белой мечети прищуривается. Кокандцы, однако, были не то что русские – посольств не слали и пилюль не подсахаривали: подкрепили против Кенесары горных киргизцев, те захватили Кенесары, башку его буйную отсекли и отправили ее, по восточному этикету, в Коканд…

      И случилась это всего четыре года назад; едва Степь успокоилась – опять новости!

      – Повторения Кенесары Касымова быть не должно! – говорил Саторнил Самсонович собравшимся у него на совещании.

      Собравшиеся кивали, чай остывал; обе комиссии, разбросанные по стульям, истекали дремой.

      Стали думать над формулировкою. Кто-то предложил «усилить», кто-то – «принять неотложные меры».

      – Господа, господа, предлагаю и то, и другое. И усилить, и принять меры.

      – Эк куда загнули! И то, и другое – выйдет ли? За двумя зайцами! Нет уж, извольте что-то одно. Либо усилить, либо принять. Не нужно разбрасываться!

      – «Неотложные меры», а не просто меры. Просто мер может и не хватить.

      Кто-то начал рассказывать для примера анекдот про зайцев:

      – А зайцы и побегут!

      – Какие зайцы?

      – Все ж таки я, господа, за «усилить». Без «усилить», хоть и с мерами, оно слабо.

      – При чем зайцы? Нужно узнать, какое у него войско.

      – У кого?

      – У Кенесары этого, Темира.

      Вплыла супруга Саторнила Самсоновича в чепце, напоминавшем куст розы.

      – Сатоша! – надвинулась розами на мужа. – Сатоша, ты обещал все кончать в два часа. Я не могу обладать возможностью готовить зал. Ты, вероятно, хочешь, чтобы, когда прибыл театр, мы имели позор!

      – Голубушка, срочное, срочное дело!

      Супруга сложила губы бантиком и уселась сфинксом в свободное кресло.

      – Только срочные меры, а не просто.

      – Танцевальщик танцевал, а в углу сундук стоял…

      – Господин Казадупов, дело трэ серьё, а вы водевиль. Степь бунтует, ву компрене, кель последствия это может иметь пур ну?

      – Танцевальщик не видал, спотыкнулся и упал!

      Фельдшер поднялся, пощипывая родинку. Оперся животом о спинку стула.

      – Господа! Господа. С горечью и отравленным сердцем взираю я на наше собрание. Да простит меня высокоблагороднейший Саторнил Самсонович, и да пошлет ему небо всяческих сочных плодов и знаков отличия, ему и супруге его благоухающей, но позвольте, Саторнил Самсонович, позвольте! Где патриотизм? Где корни?

      И Казадупов скосил взгляд вниз, сквозь живот, на пыльные носки своих сапог. Прочие тоже уставились на свои сапоги и даже ощутили зуд в пятках – вероятно, признак прораставших оттуда корней. Даже супруга Саторнила Самсоновича, не имевшая сапог, почувствовала некоторое патриотическое беспокойство под юбкой и оправила оборки.

      – Позвольте,