Энциклопедия русской души (сборник). Виктор Ерофеев

позицией. Тот же «родной завод» можно прочесть как надежду для русской эмиграции, хотя он скорее работает в пользу НКВД. Похуизм и в последние годы советской власти считался у либералов прогрессивным явлением, вызывал восторг, умиление. Но когда режим кончился, оказалось, что похуизм настолько вошел в кровь народа, что сработал против либеральных идей.

      Трудно сказать, что было причиной, а что – следствием, но разочарование первой шеренги реформаторов в собственном народе было, во всяком случае, мотором коррупции. Народ не откликнулся – значит обогащайся. Похуизм похоронил романтику реформ так же однозначно, как и романтику революции, показал невозможность общественной жизни в России ни в каком виде. Он априорнее любой попытки перемен; «ветер перемен» оказался конфузливым выпусканием газов. К началу 1990-х годов народ был уже окончательным похуистом, к реформам исторически опоздали, разница в сорок лет между Ригой и Москвой стала «судьбоносной», разрыв времен – необратимым. Из функционального расстройства, которым похуизм еще был в России 1917 года, он перешел в органическое состояние.

      С другой стороны, реформаторы вовсе не считались с похуизмом, не закладывали его в свой компьютер, не понимали, что похуизм изменил национальную стратегию истории так, что деформация оказалась мейнстримом.

      Похуизм – не разочарование западника и не фундаментальная ценность славянофила, похуизм – конечное слияние двух направлений. Западничество привнесло сюда свою рефлексию, славянофильство – созерцательность и здоровую лень. Похуизм «замочил» русскую демократию.

      В русском сознании, несмотря на «общинность», закодирован изначально комплекс одиночества. Ничем никого не удивишь с точки зрения хуже.

      Из расстегнутой ширинки Серого торчит клок жеваной рубашки. Это тоже деталь похуизма, вроде цветочно-ягодного орнамента модерна. Похуизм в одежде, как и весь поведенческий похуизм, – стиль-диктатор, не любящий отклонений, которые он привычно «топит» в грубом сарказме.

      – Серый, у тебя бабушки с дедушками умерли?

      Смеется:

      – А как же? Умерли.

      – А родители?

      – Ага.

      – А дети?

      – И дети умерли.

      – Значит, ты один?

      – Вроде того.

Пасхальные яйца

      Меня не смущает, что Серый покажется тонкому деятелю странной точкой. Возможно, какой-нибудь иностранец даже заявит, что все это – русский шаманизм и пасхальные яйца. Но плевать на иностранца. Не будь Серого, я бы не знал, что сказать о предназначении этой страны. Не социальном и не планетарном, но мистическом, то есть строго божественном.

      Мой контакт с Серым – единственная возможность выйти за порочный круг. Это не обобщенный образ, да и вообще не образ. Это видение моей жизни. Не будь Серого, я бы думал, что Россия – конченая страна, а теперь я так не думаю.

      Я думаю, напротив, что Россия нужна для продолжения человеческого проекта. Эта мысль может показаться натяжкой, если учесть,