Михаил Строгов (сборник). Жюль Верн

не обратил тогда никакого внимания на находящуюся в то время в общей зале публику. Гарри Блаунт и Альсид Жоливе, напротив, сейчас же узнали его.

      – Гм-гм, кажется, полковник Огарев и тот грубиян с Ишима одно и то же лицо, – сказал француз вполголоса.

      – Объясните ему наше дело вы, Блаунт, – шепнул он на ухо своему приятелю. – Этот русский полковник в татарском лагере мне прямо противен, и хотя, благодаря ему, моя голова и не слетела с плеч, но я не могу смотреть ему прямо в глаза: он внушает мне такое презрение!

      Сказав это, Жоливе окинул Огарева с ног до головы презрительным, высокомерным взглядом и отошел прочь. Заметил ли Огарев этот оскорбительный для себя взгляд пленника или нет? Во всяком случае, он не показал этого.

      – Кто вы такие? – спросил он по-русски.

      – Два газетных корреспондента английской и французской печати, – лаконически отвечал Гарри Блаунт.

      – Вы, конечно, имеете при себе бумаги, удостоверяющие вашу личность?

      – Вот письма, уполномочивающие нас жить в России и состоять при французской и английской канцеляриях.

      Иван Огарев взял письма и стал внимательно читать их.

      – Вы просите, – сказал он, – разрешения следовать за нашими войсками дальше в Сибирь?

      – Мы просим нас освободить, вот и все, – сухо отвечал английский корреспондент.

      – Но вы свободны, господа, – отвечал Иван Огарев, – и мне будет очень интересно прочесть вашу хронику в «Ежедневном Телеграфе».

      – Милостивый государь, – отвечал Блаунт с невозмутимостью истого англичанина, – номер этой газеты стоит шесть пенсов с почтовыми издержками включительно.

      Сказав это, он повернулся к своему товарищу, по-видимому, очень довольному его ответом. Иван Огарев и бровью не повел, он вскочил на лошадь и, окруженный своею свитой, быстро скрылся в облаках пыли.

      – Итак, Жоливе, какого вы мнения о полковнике Огареве или, что то же, о предводителе татарского войска? – спросил англичанин.

      – Я думаю, дорогой друг, – улыбаясь, отвечал Жоливе, – что жест, которым хуш-беги собирался рубить нам головы, был великолепен!

      Как бы то ни было и какие бы ни были причины, заставившие Ивана Огарева поступить так великодушно относительно двух журналистов, эти последние были свободны и могли, по желанию, беспрепятственно разъезжать по всему театру военных действий. Они решили продолжать свое путешествие. Чувство антипатии, испытываемое ими когда-то друг к другу, превратилось в самую искреннюю дружбу. Блаунт не мог забыть услуги, оказанной ему французом, о чем тот не любил даже и вспоминать. В общем, их дружба, облегчая им репортерский труд, послужила в пользу и их читателям.

      – А теперь, – спросил Гарри Блаунт, – что же мы станем делать с нашей свободой?

      – Злоупотреблять ею, конечно, черт подери, – отвечал Жоливе. – Мы преспокойно отправимся в Томск и станем наблюдать над всем, что там делается.

      – До той минуты, и, надеюсь, близкой минуты, когда мы сможем присоединиться