Итальянский след. Виктор Пронин

какие-то свои космические расстояния и в доли секунды вернулся на место происшествия.

      – Ты оцепенел?

      – С кем не бывает! – махнул рукой повеселевший Пафнутьев. Что-то ему открылось за те недолгие секунды, пока он отсутствовал, что-то осознал. И Шаланда звериным своим чутьем, нутром, интуицией это понял.

      – Паша, у меня такое чувство, будто тебя посетила мысль?

      – Посетила, – кивнул Пафнутьев. – Ты, Шаланда, открыл мне сейчас такие глубины человеческой сути, такие глубины… Я прямо содрогнулся всем своим телом.

      – Это что же я такого сказал? – насторожился Шаланда.

      – Что слишком хорошо – тоже нехорошо.

      – Раньше ты этого не знал?

      – Слышал, конечно, но как-то не проникался.

      – А теперь проникся? – продолжал допытываться Шаланда. – Теперь дошло, да?

      – И продолжает доходить.

      – А мне можно об этом знать или нежелательно?

      – Комедия все это, – произнес Пафнутьев, кивнув в сторону прикрытого уже трупа.

      – Веселая? – осторожно спросил Шаланда.

      – Веселого тут, конечно, мало, но и истинного тоже немного.

      – Хочешь сказать, что все это ненастоящее? – Шаланда неотрывно в упор смотрел на Пафнутьева. – И труп тоже ненастоящий?

      Но Пафнутьев опять унесся в свои запредельные дали, опять не видел ни Шаланду, ни мусорных ящиков, ни вороха тряпья, которым накрыли труп юной красавицы. Шаланда рванулся было повторить свой вопрос, шагнул уже было к Пафнутьеву, чтобы ухватить за рукав, встряхнуть хорошенько и вернуть на этот грязноватый двор, но подошедший Худолей успел остановить его. Приложив палец к губам, он дал понять, что говорить сейчас не следует, что Пафнутьев думает, а поскольку подобное случается нечасто, такое его состояние надо ценить. Худолей скорчил гримасу: дескать, извини, дорогой товарищ, но у нас свои правила и нарушать их нежелательно.

      Шаланда раздраженно передернул плечами, сунул руки в карманы форменного плаща и, круто развернувшись, зашагал к своей машине, бормоча слова нервные и непочтительные.

      А Худолей терпеливо дождался, пока Пафнутьев вернется из мистических своих блужданий, дождался, пока тот увидит его, заметит, словечко молвит.

      – Ну как, Худолей? Что скажешь? – Голос его был по-прежнему бодр – голос человека, который понял наконец то, что от него так долго скрывали.

      – Сдается мне, Паша, это не конец.

      – Ты о чем?

      – Будет третий труп, Паша. Два – это не число. А если число, то плохое. Природа не любит плохих чисел.

      – А какие числа любит природа? – чуть раздраженно спросил Пафнутьев. – Семнадцать? Сто тридцать девять? Пятьсот восемьдесят один?

      – Семнадцать – хорошее число, – невозмутимо ответил Худолей. – Остальные тоже ничего, но похуже. И потом, Паша… Не надо вслух произносить эти числа. Они не любят.

      – А что они любят? Бутерброды с икрой? Водку из холодильника? Живых, веселых блондинок?

      – Это, Паша, ты о себе говоришь, это ты все о себе, любимом. А числа любят молчаливое почтение. Они считают, что заслуживают уважительного