Брызги шампанского. Виктор Пронин

поднятой рукой, Здор поднес ладонь к лицу, понюхал и ощутил сладковатый запах – так пахнут арабские духи, в них всегда есть приторная сладковатость. Это его озадачило – у Выговского должен быть другой запах, не столь откровенно женский.

      Золотой змей на шпиле Казанского вокзала сверкал в розоватых лучах закатного солнца, возле универмага «Московский» толпились люди, зазывалы через динамики приглашали посетить могилу Высоцкого, могилу Паховомой, могилу Квантришвили, могилы Листьева и Миронова, побывать среди могил Ваганьковского, Новодевичьего и еще каких-то кладбищ. Казалось, люди только для того и приезжали в Москву, чтобы побродить среди могил, будто больше здесь смотреть-то нечего, заняться нечем, среди живых и повидать-то некого. И надо же – лезли в автобусы тетки с сумками, пацанье в джинсах, девицы в таких коротких юбках, что каждый желающий мог оценить красоту и изысканность их ягодичных складок.

      Как же – в Москву приехали!

      Не лыком шиты!

      Здор сидел за рулем, не прикасаясь ни к визитке Выговского, ни к его деньгам. Он не решался сунуть их в карман, словно ждал какого-то ему одного понятного разрешения, знака, сигнала.

      – Слово предоставляется начальнику транспортного цеха, – пробормотал он. – Интересно. Жизнь, выходит, не кончилась… Жизнь, выходит, еще только начинается.

      Неожиданно в боковое стекло раздался резкий частый стук – наклонившись и покраснев от натуги, в салон заглядывал толстый мужик.

      – Свободен? – спросил он.

      – Пока свободен, – усмехнулся Здор, открывая дверцу машины.

      – Что значит пока? – требовательно спросил мордатый, видимо, боясь московского подвоха.

      – То и значит. Неизвестно, останусь ли свободным завтра. А сегодня свободен, о чем и докладываю. Чистосердечно и искренне.

      – На Ваганьковское отвезешь?

      – Отвезу. А что там, на Ваганьковском?

      – Высоцкий.

      – Это который поет?

      – Он и песни поет, он и горькую пьет, и еще кое-чем занимается, – жизнерадостно рассмеялся толстяк, падая на переднее сиденье. – У меня два часа до поезда. Успеем?

      – Смотря сколько будешь на могиле комлать.

      – Минут пятнадцать надо потолкаться, потоптаться… А?

      – Тогда успеем.

      – А что это у тебя деньги на виду? – Толстяк показал на пачку сотенных. – Нехорошо. Деньги не любят открытого пространства. Они в темноте размножаются, в помещении тесном, в воздухе затхлом. От сквозняков дохнут. Улетучиваются.

      – Согласен. – Здор сложил купюры пополам и сунул их в карман.

      – И на пуговицу застегни, – напомнил толстяк.

      – Застегну, – усмехнулся Здор. Он дождался знака, который позволил бы ему взять деньги. Визитку сунул в тот же карман. И тронул машину с места.

      – Только мне и назад надо.

      – Успеем.

      – Две сотни хватит?

      – Три.

      – Две с половиной! – Толстяк напряженно уставился на Здора.

      – Пусть так, – Здор почувствовал, что ему совершенно безразлично,