Брызги шампанского. Виктор Пронин

официант – и стол сразу превращается в какое-то умирающее существо. Оно, это существо, еще посверкивает глазками, оно еще лязгает железными зубами вилок и ножей, бьет чешуйчатым хвостом, позвякивая бокалами, но все понимают – существо доживает последние свои минуты.

      – Вы меня извините, как человек северный, живущий среди зэков… – Усошин помялся. – Я бы кое-что со стола захватил в гостиницу. – Он потянулся было к салфеткам, но Выговский его остановил.

      – Завернут, – сказал он холодновато. – Упакуют наилучшим образом, сложат в корзинку и отнесут в машину.

      – Даже так?! – восхитился Усошин. – Теперь я понимаю, почему люди стремятся жить в столице.

      Наутро, в гостинице, почти не обмениваясь словами, в легкой угнетенности после вчерашнего перебора поделили деньги. Не сговариваясь, будто все было решено заранее, Выговский каждому отсчитал по семь тысяч.

      – Возражения есть?

      – Я доволен, – легкомысленно брякнул Здор.

      – А почему бы тебе не быть довольным, – пожал плечами Гущин. – На твоем месте я бы тоже был доволен.

      – Согласен! – нервно бросил Здор. – Меняемся местами.

      – Остановитесь, – поморщился Выговский. – У вас еще будет время и будет повод. Более достойный. Это я вам обещаю.

      – Дождаться бы! – все не мог успокоиться Здор.

      – Через месяц. Когда получим не по семь, а по семьдесят тысяч долларов. А пока я предлагаю Гущину, Агапову и Горожанинову выдать премиальные. По три тысячи. Им надо кое с кем расплатиться. Я правильно понимаю положение?

      – Мне придется расплатиться не только этими тремя тысячами, но и свои основные затронуть, – проворчал Гущин.

      – Твои проблемы, – опять возник Здор.

      – Не надо бы тебе этого говорить, – сказал Усошин. – Лишнее болтаешь.

      – А ты откуда знаешь?

      – Пообщаешься с зэками лет десять-двадцать… Начнешь кое-что соображать в жизни.

      – А я общался!

      – Чувствую – маловато, – усмехнулся Усошин.

      Поезд на Север уходил вечером, пора было расходиться. Хотелось отдохнуть, похмелиться, купить гостинцы, просто пошататься и обдумать события последних дней. Была, все-таки была какая-то неопределенность, может быть, даже нервозность. Все понимали, что происходит нечто существенное, необратимое. Да, так будет точнее – именно необратимое.

      Второй оборот ключа мне дался с трудом, как обычно. Но я его все-таки провернул и, толкнув дверь, некоторое время стоял неподвижно, стараясь запустить в действие все свои чувства – слух, зрение, обоняние, даже интуицию – и ощутить нечто неощущаемое. Но нет, ничто во мне не дрогнуло, не напряглось, не предсказалось.

      Осторожно, стараясь не производить никаких звуков, я вошел в комнату и сразу увидел главное – дверь на лоджию была открыта, крючок висел безвольно и даже как-то обесчещенно. В таком положении я его никогда не оставлял. Дело в том, что врезанный в дверь замок был когда-то безжалостно вывернут, и теперь дверь запиралась только