Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых. Владимир Соловьев

мы и хороним на еврейском кладбище, но на отдельном участке. А главное, мы кладем покойников не с запада на восток, как евреи, а с севера на юг.

      – Это, конечно, весьма существенный нюанс – куда головой лежит покойник, – соглашался Тимур и от богословия и этнографии переходил к языкознанию. – А на каком языке вы говорите?

      – Язык наш тюркского происхождения, но буквы еврейские.

      – Ну, знаешь, – говорил Тимур и разводил беспомощно руками.

      На каком-то этапе я решил прибегнуть к графологическому анализу и, когда ко мне подселили Соловьева, дал ему только что написанный рассказ Саула на экспертизу, но Соловьев по стилю легко узнал, что это Саул, и сказал, что тот слишком оригинален как творческая личность: индивидуальное заслоняет в нем родовое.

      В конце концов Саул стал утверждать, что тюркский вариант иудаизма у караимов наиболее близок к христианству григорианского толка у армян. Он же, правда, недавно поведал мне с грустью, но немного и с лукавством, что тот самый религиозный лидер, который в ученом диспуте неопровержимо доказал немцам, что караимы не евреи, ведет сейчас тайные переговоры с главным раввином Иерусалима на предмет вывода своего племени из долголетнего рабства на историческую прародину, утверждая, что караимы и есть потерянное, а теперь найденное колено Израилево.

      – И ты уедешь? – спросил я.

      – Ну, вот еще! Чем мне здесь плохо? Да у меня к тому же приглашение от баварской Академии на всю семью.

      Если Саул уедет, я останусь здесь совсем один.

      Был ли и он влюблен в Наташу? Может быть, отчасти потому я и сел за этот рассказ, чтобы в процессе его писания выяснить то, что не дается мне умственной суходрочкой. Когда Наташа ушла от Тимура, я написал по этому поводу целый стихотворный цикл, но убедился, что не продвинулся ни на йоту в понимании того, что с нами произошло. Тем более я со своей рифмой не поспевал за событиями: месяца полтора спустя новая беда стряслась – Саул разругался с Кириллом, пытался зарезать свою жену инкрустированным кавказским ножом и угодил в психушку. И сразу же вслед за этим началась травля Кирилла за то, что он опубликовал «Московские приключения Дон Кихота» за границей. Я забегаю вперед, а теперь по порядку.

      Не хочу упрощать, но тогда, в конце пятидесятых – начале шестидесятых, возвращающиеся к жизни бывшие политзаключенные были в моде у женщин, а чуть позднее их сменили опальные писатели и вообще диссиденты. Во всяком случае, фразы типа «Ты знаешь, у меня роман с Окуджавой» либо «А я выхожу замуж за Сахарова» были в ходу у женщин нашего круга, и здесь, конечно, не одно только женское честолюбие, но и «она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним». Инициатива всех этих романов либо романов-браков принадлежала, понятно, женщинам. Наташа была именно из таких инициативных – прошу прощения за грубость, – это она подцепила Тимура, а потом подменила его другим, более, что ли, перспективным. Говорю это, имея на то личные причины? Пусть так, но как раз к Наташе я относился хорошо. В какой-то момент мы перестали обращать внимание на ее недостатки, сочтя их неизбежными женскими дефектами. Обаяние молодости,