Толкователи (сборник). Урсула Ле Гуин

это был лишь еще один мираж, сон, самообольщение, мечта о покое.

      Однажды днем к Йосс зашла Эйд.

      – Боюсь, я не смогу больше сюда приходить, – угрюмо сказала она, пряча глаза.

      – Что-то случилось?

      Девушка неопределенно пожала плечами.

      – За тобой следят?

      – Нет. Не знаю. Я подумала, может, вы знаете. Я, похоже, залетела.

      Это старое словечко, означавшее беременность, осталось из лексикона рабов.

      – А ты пользовалась контрацептивами? – Йосс закупала их специально для парочки в Вео и постоянно пополняла запас.

      Эйд судорожно кивнула и, сжав губы, чтобы не расплакаться, прошептала:

      – Не надо было этого делать.

      – Чего? Заниматься любовью или предохраняться?

      – Не надо было этого делать! – почти выкрикнула девушка, и глаза ее злобно сверкнули.

      – Ладно, – только и оставалось сказать Йосс. Эйд повернулась и, даже не попрощавшись, почти бегом направилась к тропинке.

      – До свидания, Эйд! – крикнула ей в спину Йосс и с горечью повторила про себя: «Держись истины и благородства».

      Она побрела к могиле Тикули, но не смогла пробыть там и нескольких минут: холодный зимний ветер пробирал до костей. Она вернулась в дом и заперла двери. Ее жилище вдруг показалось ей таким маленьким, таким темным и неуютным. Горящий в очаге торф давал мало огня, зато нещадно дымил. Пахло гарью, как на пепелище. Стояла полная тишина: ветер внезапно улегся, и даже тростник не шелестел.

      «Я хочу настоящих поленьев, о Владыка, как я хочу настоящего, жаркого, яркого огня, что с треском лижет сухой хворост, танцует на поленьях, рассказывает дивные истории. Огня, возле которого я так любила сидеть в бабушкином доме у нас на плантации».

      На следующий день она сходила в полуразвалившийся пустой дом, стоявший на расстоянии примерно мили от ее хижины, и отодрала там несколько досок от крыльца. В тот вечер у нее снова был настоящий огонь в очаге. Она стала наведываться в тот дом почти ежедневно, и вскоре рядом с очагом выросла небольшая поленница. К Абберкаму она больше не ходила: старик полностью оправился, и, чтобы пойти туда снова, ей пришлось бы придумывать предлог. Ни топора, ни пилы у нее не было, и потому крупные куски досок она просто совала одним концом в огонь, постепенно, по мере сгорания, пропихивая их глубже, к тому же при таком способе одной доски хватало на целый вечер. Теперь Йосс большую часть времени проводила в кресле у яркого огня, пытаясь заставить себя выучить первую главу из «Аркамье». Рядом на коврике укладывался Губу, который то дремал, то, щурясь на огонь, выводил свое тихое «мур-мур-мур». Он совершенно перестал выходить из дому, считая, что делать в обледеневших тростниках совершенно нечего. Йосс пришлось даже поставить для него в уголке ящик с песком. Он это оценил и при надобности делал все свои дела только туда.

      Морозы все не кончались. Еще ни разу, с тех пор как Йосс поселилась на болотах, не было такой холодной зимы. Оказалось, что в дощатых стенах лачуги полным-полно