13 сектор. Следствие против знатоков. Михаил Левандовский

дачи с советских времен. По семейному преданию, там же находилась государственная дача моего дедушки, но он ее отдал, когда решил вступить в дачный кооператив. Досталась бы она сейчас нам, и можно было бы совсем не думать о том, что меня уволили.

* * *

      Владимир Николаевич тем временем смотрел по сторонам.

      – Молод ты, Саша, молод. Не знаешь, а вот здесь, в Ильинском, был «Овражек чудес», а там такие скульптуры…

      – Что значит «молод»? Бывал я в «Овражке чудес».

      В советские времена с импортными продуктами в магазинах было не то чтобы очень. Точнее, совсем никак. Но к Олимпиаде в столицу стали завозить финский сыр «Виола». Финляндия среди капиталистических стран занимала особое место, и продукты оттуда зачастую попадали в московские магазины, а иногда из-за непостижимости советской торговли – и в сельпо, где превращались в камень, потому что дорого стоили. Кто-то из обитателей привилегированной Рублевки, точно обладатель безупречного вкуса и свободного времени, догадался превратить лощинку под Ильинским в парк – детскую мечту. Со всего леса собрал причудливой формы коряги, взял баночки из-под «Виолы», фломастером нарисовал глаза. Честно скажу, получилось несколько дико, но для не избалованных дешевой психоделикой советских детей это стало реальным волшебством.

      – Где он теперь, тот «Овражек»? Не знаю. Часто ищу следы и не нахожу.

      – А вы тут часто бываете?

      – Живу здесь.

      Я посмотрел на Владимира Николаевича. Зарплата директора по безопасности, как мне представлялось, Рублевки не предполагала. Похоже, Стукалин легко считал удивление, мелькнувшее в моем взгляде, – свою должность он явно занимает по праву – и сказал:

      – Ты в мою шкурку не влезай, расследования не веди. Не моя дача, от бати осталась.

      – О, вы старожил местный?

      – Еще бы! У меня такой батя был, таких зубров охранял…

      – То есть у вас потомственное?

      – Почти. Батя мой, гад такой, мне компрометирующие обстоятельства оставил. Меня только в милицию взяли, слава богу, приятели были.

      – Понятно. Компрометирующие обстоятельства в брежневскую эпоху – значит, отсидка.

      – Отсидка, – кивнул Стукалин. – Говорю же, врагов народа сторожил.

      «И приятели есть, – анализировал я, – значит МГБ. Да, вполне возможно, и моего деда охранял».

      Я понял, что после этого пропасть между мной и Владимиром Николаевичем увеличилась. Дед мой, к счастью, сидел недолго. Нарушил трамвайное правило «Не высовываться» и в пятьдесят втором году принял предложение стать членом коллегии одного из министерств. Пробыл, наверное, полгода. И, естественно, сел. Впрочем, выпустили его в пятьдесят третьем, не успев даже вынести обвинительное заключение, а, тем более, приговор. Следующие полтора года он трудился рабочим, ходил на стройку в тех же штанах с лампасами, в которых был арестован. Строил, кстати, первый телевизионный центр на Шаболовке. Затем его бывший командующий стал министром, и фронтовая дружба вдруг дала деду пост вполне приличный, достаточный,