Братья. Юрий Градинаров

желтоватый, обглоданный водой лед в озерах и озерках, слизывает залежавшийся в ложбинах и ущельях снег, тянет к себе налитые темно-зеленым соком листья ивняка, лепестки полярных маков да белых ромашек. И висит над тундрой дрожащее марево.

      С острова Кабацкого через Енисей доносится до села разноголосье упивающихся летом птиц. Им здесь приволье, как хозяевам, вернувшимся с далекого юга домой. Енисей будто кто первой льдинкой-паутинкой затянул: на фарватере застывшая водная гладь – ни единой морщинки. Лишь у правого берега рисуют круги на воде верткая сорога, хитрый сиг да ненасытный налим. Они хватают снующих над водой мошек, комаров да жирных оводов. На песчаной косе, усеянной горбатыми валунами, кто-то запасливый уже успел сложить три поленницы, кто-то на вешалах сушит сети, а кто-то смолит лодку, готовясь к рыбалке. У ряжевого причала стоит баржа с мукой и сахаром.

      Сегодня в Дудинском праздник. Селяне ждут прихода первого парохода. Киприян Михайлович Сотников вместе с сельским старостой Николаем Яковлевичем Пановым распорядились всем дать отдых, кроме рыбаков-сезонников да засольщиков, разъехавшихся сразу после ледохода по тоням от Дудинского до Бреховских островов. Им нельзя терять ни дня: рыба идет! А к осени пойдут шторма – попробуй поймай! Дудинцам же сегодня – приволье! Купец угощать будет! Недалеко от дома Сотникова, под брезентовым навесом, летняя лавка, а рядом – ведерные самовары, заправленные древесным углем, на длинных столах для чаевников. За ними – лавка питейного дома, с двумя усатыми казаками, сдувающими пылинки с деревянных кружек. Вино в четвертях, квас в бочках обложили привезенным с ложбины льдом, накрыли брезентом, чтобы не грелись на солнце. Медовуха густела в большом чане, рядом со столом. Один из казаков взял два куска льда и опустил в чан. Потом прикрыл его большой деревянной крышкой:

      – Пущай будет холодненькой, – подняв с лица накомарник, подмигнул он напарнику, – в такую жару только в Енисее сидеть, а не вино пить.

      – Ничего. Жара – жарой, а выпить задарма каждый горазд. Вон мужики уже замаялись от безделья. А так каждый освежился бы кружкой медовухи, гляди и маета прошла.

      Люди скучали на берегу, вскидывали глаза в сторону Грибанова мыса в надежде увидеть дымок диковинного парохода. Курили, коротали время за чаем с пряниками да сушками, исподтишка кидали косяка на прикрытое брезентом вино. Мужики, кто побойчее, заговаривали с питейщиками о том о сем, а острый на словцо сезонник Стенька Буторин предупредил:

      – Глядите, казаки, чтобы вино не закипело от такой жары. Кто его потом пить будет. Чаем мы уже сыты.

      – Чай – не вино. Больше самовара не выпьешь! – ответил один из казаков, Спиридон Лаптуков, отгоняя мух от чашек. – Наше дело казачье. Скажет хозяин наливай – нальем, сколь утроба примет. Я и сам бы с вами медовухи глотнул! Да нельзя! Служба!

      – Не боись, служивый. Закончишь государеву – возьму тебя неводить. Мне крепкие мужики нужны. Только уж кружечку подай.

      – Не велено, браток, до парохода. Купец запрет наложил, – показал он рукой в сторону дома Сотникова. – А рыбачить я не