Бедная нина, или Куртизанка из любви к людям искусства (Нина Петровская). Елена Арсеньева

домашнего камелька).

      «Бальмонт, накуролесивши за зиму, буржуазно уезжал с семьей куда-то на Балтийское море, кажется, в Меррекюль». Ниночка обиделась и разговорилась о том, что он ее не любит, что она хочет всего или ничего… Ну, о чем говорят обычно все женщины. Бальмонт тоже обиделся ее неготовностью к жертве ради него:

      Так скоро ты сказала:

      «Нет больше сил моих!»

      Мой милый друг, так мало?!

      Я только начал стих.

      Мой стих, всегда победный,

      Желает красоты.

      О друг мой, друг мой бедный,

      Не отстрадала ты.

      Еще я буду в пытке

      Терзаться и терзать.

      Я должен в длинном свитке

      Легенду рассказать.

      Легенду яркой были,

      О том, что я – любовь,

      О том, что мы любили,

      Как любим вновь и вновь.

      И вот твоих мучений

      Хочу я как моих.

      Я жажду песнопений,

      Я только начал стих.

      Нина прекрасно понимала: ей нужно или стать спутницей Бальмонта в его «безумных ночах», бросая в их чудовищные распутно-пьяные костры всю себя, с телом и душой, по крайней мере, перейти в его свиту, сделаться при Бальмонте этакой «женой-мироносицей», дышать только им, говорить только о нем, следовать по пятам его триумфальной колесницы… Вся штука в том, что эта самая колесница ей уже вовсе не казалась триумфальной. Можно было, конечно, сделаться просто так – светской знакомой, но Бальмонт ее не отпускал, он твердил о какой-то дружбе, о долге, и долг этой дружбы почти против воли обязывал Нину еще какое-то время «вовлекаться в бальмонтовский оргиазм» как дома, так и в каких-нибудь дешевеньких гостиничках – «в пространствах», как предпочитал выражаться ее любовник.

      Впрочем, в конце концов и ему это надоело – прежде всего потому, что он понял: барышне по сердцу другой. Предпочтения ему другого он перенести не мог (да и кто смог бы?!), а потому сделал хорошую мину при плохой игре: якобы он первый решил расстаться с не оценившей его Ниной Петровской. Довольно!

      Я был вам звенящей струной,

      Я был вам цветущей весной,

      Но вы не хотели цветов,

      И вы не расслышали слов.

      …Когда ж вы порвали струну,

      Когда растоптали весну,

      Вы мне говорите, что вот

      Он звонко, он нежно поет.

      Но если еще я пою,

      Я помню лишь душу мою,

      Для вас же давно я погас,

      Довольно, довольно мне вас!

      Ей тоже было довольно Бальмонта – более чем! Тем паче что и вправду – она уже глядела в другую сторону.

      Сторону эту звали Борис Николаевич Бугаев, только в том-то и штука, что и носитель этого имени, и никто другой не желали его так называть, а предпочитали именовать его короче и восхитительней – Андрей Белый.

      «Увидела я его случайно.

      В вестибюле Исторического музея, после чьей-то лекции, в стихии летящих с вешалок, ныряющих, плавающих шуб, словно на гребне волны, беспомощно носилась странная и прекрасная голова, голубовато-призрачное лицо, нимб золотых рассыпавшихся волос вокруг непомерно высокого лба.

      «Смотрите!