Здесь вам не Сакраменто. Анна и Сергей Литвиновы

до Кушки и от Камчатки до Калининграда) неизвестно куда испарилось. Только хлеб да соль продавались без перебоев, а также серые макароны, манная, пшённая и перловая крупы, овсянка.

      Всякий раз, когда Юрочка на каникулы (будучи старшим школьником и студентом) выезжал в Энск, он вёз с собой неподъёмную поклажу продуктов. В специальной сумке-холодильнике доставлял мясо, масло и колбасу, замороженную венгерскую курицу, в чемодане тащил тушёнку и растворимый кофе. Москву (равно как Ленинград и столицы союзных республик) продуктами всё-таки ещё снабжали – оттуда поезда и электрички растаскивали провизию по городам и весям.

      В провинции, впрочем, пытались наладить подобие социальной справедливости. Дед Аркадий Матвеевич числился ветераном войны. Ветеранам полагалась особая пайка. Раз в месяц можно было отправиться на троллейбусе на другой конец города и приобрести пару килограммов костистого мяса и кило пресловутого коровьего масла. Дед никогда не высказывался ни в скептическом, ни, тем более, в хвалительном духе по поводу неслыханной щедрости советской власти. Давали – брал. Как и билеты на поезд или самолёт (а с ними тоже, как и со всем на свете, были проблемы) для Юрочки без очереди по ветеранскому удостоверению покупал. Крохи эти, как думал Юра, явились запоздалым и неловким извинением со стороны империи за все те подлости, что она с дедом сотворила. Сначала бросила его в сорок первом в мясорубку подо Ржевом, потом, когда он попал в плен, от него отреклась. А когда Аркадий Матвеевич каким-то чудом выжил, проведя в фашистском плену почти четыре года, она сначала, на радостях от победы, добытой народом, отпустила его в сорок пятом: иди, гуляй, нету к тебе претензий. А потом, в сорок седьмом, словно кот, играющий с мышью, хвать, и цапнула его, и впаяла десять лет лагерей. И снова чудом выжил дед, и вышел, по милости Хрущёва, в пятьдесят пятом, и вернулся, и был реабилитирован, и создал семью. Детей только не заимел – поздно. И неродного внука Юрочку любил крепче, чем если б тот был своим.

      Весил дед всю жизнь, при росте метр семьдесят пять, пятьдесят три килограмма: кожа да кости. И крошки хлебные с обеденного стола обязательно смахивал в ладонь и отправлял себе в рот. И когда по городу прогуливался, обе руки, по лагерной привычке, закладывал за спину.

      Но всё это так видится теперь, задним числом, из заграничного далёка, а тогда, в конце семидесятых, Юра не думал, конечно, даже представить не мог, что социализм в СССР обречён и скоро рассыплется, как карточный домик. Напротив, казалось ему (как старательно внушали средства пропаганды, от газет до лекторов общества «Знание»): сейчас мы немного от капитализма отстаём, лет на пятнадцать-двадцать. Это потому, что тяжелейшую Великую Отечественную войну пережили (на своей территории), а американцы за океаном отсиживались. Но мы, всем Советским Союзом, навалимся, будем трудиться, дружно и хорошо, каждый на своём рабочем месте, и годков через десять-пятнадцать достигнем уровня западных немцев, французов и американцев, то есть никаких проблем