Солнечная богиня. Татьяна Тронина

свою будущую невестку охотницей за чужими деньгами. И та нечаянно услышанная реплика – «глупа, просто клинически глупа!» – относилась именно к ней, к Оле, теперь это было очевидно.

      Не слишком удачливой авантюристкой – вот кем считала Эмма Петровна Олю!

      Нетрудно догадаться, что свекровь и на расстоянии попытается командовать молодой семьей, а если Оля вздумает сопротивляться, то… «Кеша слишком послушен ей. Его любовь к матери – большое достоинство, но и наказание. Если Эмма Петровна всерьез решит воевать со мной, то она наверняка окажется в победителях, как бы Кеша ни дорожил мной».

      Оля, ворочавшаяся с боку на бок, тут же дала себе слово, что ради семьи готова терпеть что угодно. Лишь бы Викентий был рядом, лишь бы будущий ребенок не остался без отца…

      «Но почему же, если я готова на все, это противное чувство одиночества продолжает преследовать меня? Наверное, потому, что я знаю – Эмма Петровна никогда не отдаст мне Кешу, пусть он хоть трижды на мне женится. Она и имя у моей дочери уже успела отнять!»

      Оля усилием воли попыталась успокоиться, но слезы неудержимо лились из ее глаз. Она так устала за этот бесконечный день, что сон и не думал идти к ней.

      Оля встала и, сложив руки на груди, босиком прошлась по комнате.

      От батарей несло невыносимым жаром.

      «Как глупо… почему я плачу? Ведь знаю же, что мне нельзя волноваться!»

      Но чем больше уговаривала себя Оля успокоиться, тем сильнее она заводилась. Она уже не плакала, а безутешно ревела.

      Оля включила свет в кабинете и попыталась найти аптечку. Немного валерьянки ей сейчас не помешало бы… Однако все шкафы и ящики покойного хозяина были заперты, сколько Оля ни дергала за ручки. Надо было позвать Викентия, но Оля все не могла решиться. Поджав ноги, она села на высокий кожаный диван, с которого уже наполовину успела сползти простыня, и рыдала. Когда-то в одной военной передаче она слышала, что если самолет уже вошел в штопор и, кружась, стремительно несется носом к земле, то летчику после определенного момента уже невозможно вернуться в нормальное положение – время упущено. У Оли было то же самое состояние – она позволила себе расстраиваться чуть дольше допустимого и теперь не могла остановиться. Слезы буквально душили ее.

      Внезапно дверь распахнулась, и в комнату, щурясь от света, заглянул Викентий. Сонный, взлохмаченный, в смешной полосатой пижаме.

      – Ты что? – испуганно спросил он.

      – Н-н… ни-че-го… – едва смогла выдавить из себя Оля.

      – Да что случилось? – он сел рядом, обнял ее, но Оле от этого стало только хуже. Рыдания, прежде сдерживаемые, хлынули наружу. Она плакала уже в полный голос. Она собой не владела.

      Появилась Эмма Петровна.

      Некоторое время она молча смотрела на Олю, бившуюся в истерике на руках у сына, а потом мрачно спросила:

      – Что за спектакль посреди ночи?

      – Мама, я не понимаю… – в отчаянии закричал Викентий. – Захожу к ней, а она плачет! Оля, Оля, тебе же нельзя… Немедленно прекрати!

      – Ты