Дело принципа. Денис Драгунский

был специальный револьвер, дамский велосипедный, придуманный для того, чтобы отстреливаться от собак. Я купила его в прошлом году в Штефанбурге и, если мог наступить решительный случай, носила под блузкой. Иногда смеялась над собою сама – ну, где этот твой решительный случай?

      Папа остановился. Я видела, что он испугался.

      – Назад! – сказала я. – Пойдем назад.

      Он хмыкнул, пожал плечами, пожевал губами – я это видела, потому что всматривалась в его лицо в полумраке – потом махнул рукой и пошел вниз по лестнице. Я спрятала свой велодог на место под блузку и пошла за ним следом. Мы прошли через первый этаж, сели в столовой.

      Мне вдруг страшно захотелось есть.

      – Прикажи принести чего-нибудь закусить, – сказала я.

      Папа посмотрел на часы.

      – Обед через сорок минут, – сказал он. – Не боишься, что аппетит перебьешь?

      – Ерунда, – сказала я.

      Папа подошел к буфету, открыл дверцу, достал большой бокал и бокал поменьше и стал ими звенеть. Колокольчика в буфете не было, или он не мог его найти. Он звенел так, наверное, целую минуту. У меня уже уши лопались, я уже хотела ему крикнуть: «Хватит!» Но тут в дверях показался папин камердинер Генрих.

      – Чего-нибудь поесть для барышни, – сказал папа.

      – Что барышня изволит? – спросил Генрих.

      – Только чтобы не готовить, – сказала я. – Кусок хлеба с ветчиной и стакан воды с лимоном. Чтобы быстро. Чтобы прямо сейчас.

      Я уселась на стул и принялась ждать, положа руки перед собой.

      Я видела, что папа хочет мне что-то сказать. На его лице мелькали самые разные варианты. От «ты хоть понимаешь, что подняла руку на своего отца?» до «как все это забавно, в сущности!». Но он так и не решил, что выбрать, но сказать что-то было надо. И поэтому он задал самый естественный вопрос:

      – Откуда у тебя эта штучка?

      – Купила, – сказала я. – Прошлой зимой.

      – Разве детям продают оружие? – спросил папа.

      – А госпожа Антонеску на что? – засмеялась я.

      – Опасный человек твоя госпожа Антонеску, – сказал папа. – Как выяснилось.

      – Выяснилось кое-что еще, – сказала я. – Но я пока помолчу. Но не это главное.

      – Что же главное? – нервно спросил папа.

      – Главное вот что. Если эта штучка, – сказала я и погладила себя по животу, где под блузкой был спрятан револьвер, – если эта штучка вдруг пропадет или исчезнет – то я тебя убью.

      – А если ты сама её потеряешь? – спросил папа довольно-таки растерянно.

      – Ах, папочка! – сказал я. – Ты прекрасно понял, что я имею в виду. Если я ее потеряю в парке или на улице или в театре невзначай уроню в трубу клозета, ты просто купишь мне новый револьвер. Точно такой же или получше. С перламутром на рукоятке. А вот если он у меня внезапно пропадет из того места, где я его прячу – вот тут-то, – вздохнула я, – тебе и конец!

      – Отравишь? – спросил папа. – Или ночью войдешь ко мне в спальню и воткнешь иголку в сердце?

      – Я подумаю, – сказала я. – Но долго размышлять не буду,