Кёсем-султан. Величественный век. Эмине Хелваджи

Хандан-султан в притворном почтении и непритворном страхе. – Я верю, что ты жаждешь, как лучше. Но пойми и меня. Я – мать, и мне хотелось бы знать больше об избранницах сына.

      – Понимаю, – благосклонно кивнула валиде. Добившись главного, можно было уступить в мелочах. – Ты заботишься о сыне, и это заслуживает многих похвал. Впредь мы вместе будем смотреть на тех, кого сочтем достойными для наследника Высокой Порты. Ты и я. Согласна?

      Если б Хандан могла, она бы сейчас заскрежетала зубами. Но ей оставалось лишь кивать, улыбаться и благодарить. По сути, валиде приказала ей и своих избранниц вести на показ к матери султана.

      А уж в своих девочках валиде Сафие была уверена. Если они не очаруют Ахмеда – то кому ж еще его очаровывать?

      Уж точно не коровам, которые по сердцу Хандан-султан!

* * *

      Анастасии – нет, теперь уже Махпейкер, «Луноликой» – снилась Софийка. Снилось, будто стоят они на разных берегах реки. Впрочем, какая там река? Ручеек всего, перепрыгнуть можно и ног не замочить! Да только вот нельзя прыгать. Почему – Махпейкер не знала. Нельзя, и весь сказ. Сон есть сон, у него свои законы.

      Тихо шелестели камыши чуть поодаль, там, где ручей впадал в небольшую запруду. Квакали лягушки. Еще дальше, на опушке леса, надрывалась сойка, чем-то явно очень обиженная. Ручей журчал весело, и вода в нем наверняка была прохладной, но пробовать ее пальцами босой ноги Махпейкер не рискнула. Не та река, не та вода.

      Солнце глядело вниз желтым своим глазом, похожим почему-то на кусок янтаря, и совершенно не слепило, несмотря на теплый погожий денек. Оно просто застыло в зените, и можно было глядеть на него, сколько заблагорассудится. Но Махпейкер предпочитала смотреть на Софийку.

      Как-то ее теперь зовут?

      Вообще, какая же несусветная глупость – гаремные имена! Ну почему Марию сравнивают с первой женой Пророка Мухаммада (мир ему!)? Какая из нее Хадидже? И почему она, Анастасия, стала Махпейкер? Вроде не такое круглое у нее лицо…

      А еще раздражает, что имя это может смениться дважды, а то и трижды за жизнь. Ну вот стукнет кому-то в голову, что ты не на Луну лицом похожа, а, к примеру, глаза у тебя темные, как виноградины, – будешь ты Виноградоглазой. И ничего с этим не поделать.

      Софийка на том берегу сочувственно улыбается. Ветер колышет подол ее легкой рубашки, обнажая босые, как у самой Махпейкер, ноги. Возле левой ноги Софийки деловито ползет по стебельку травинки божья коровка.

      Обе девушки молчат – ну такое вот здесь место, с неподвижным солнцем и непреодолимой струйкой воды размером в пять-шесть ладоней. Слова не нужны, их заменяют взгляды, поворот головы, быстрая виноватая улыбка.

      «Прости меня», – молчит Махпейкер.

      «И ты меня прости».

      «Я не хотела… вот так».

      «Я знаю»…

      Обе глядят друг на друга. Кажется, сказать больше нечего, но расставаться не хочется, это немыслимо просто – расстаться, разорвать мимолетную связь, которая тянет девушек друг к другу, манит сильней, чем огонь