Трава была зеленее, или Писатели о своем детстве. Сборник

Эта моя какая-то там кисельная родня даже по телефону оказалась разбитной и словоохотливой. Говорила складно, завирально, с украинским «хэканьем», по ходу дела отвлекаясь на реплики в параллельном разговоре то ли с гостями, то ли с домашними:

      – Та ты ж не представляешь, как я… – И в глубь квартиры кому-то: – А пошли его в задницу, если будет свободная минутка!..

      Надо эту сеструху потрепать насчет всяких историй, мелькнуло у меня. Ей вроде годков сейчас… Под пятьдесят.

      И мы договорились о встрече.

      – У тебя кудряшки-то остались, цыганенок? – спросила она.

      – Нет, у меня лысина.

      Она зашлась от смеха.

      В ту минуту я и не подозревала, что меня ждет заповедная семейная история.

      Сестра Мила явилась на другой же день, притаранилась аж из Беэр-Шевы, тремя автобусами. Бешеной-то собаке, заявила она с порога, семь верст не крюк.

      Мы обнялись. Она оказалась чуть выше, полнее меня, дороднее, но неуловимое сходство все же присутствовало – в жестах, что ли, в походке… Прохаживалась туда-сюда по квартире, вроде бесцельно, совсем как я, когда работа не идет, и хотя была в брюках, по движению бедер чудилось, что она шевелит-шевелит юбками, а сейчас запросто предложит погадать.

      И, словно подслушав мои мысли, пропела:

      – Ну, молодыя-хоро-о-ошия-а-а, откочевали ж вы на край пусты-ы-ыни…

      Когда сели обедать, я пригляделась к ней лучше. Смуглая, темноволосая, с каре-зелеными глазами, она, несомненно, как и я, ощущала в себе толчки таинственной крови – она ведь как раз с той, дедовой стороны. Не спросить ли? Вдруг что расскажет…

      Она заметила мой взгляд. И снова, будто мысли подслушала: сказала усмешливо, с сожалением:

      – Эх, а какие кудряшки были рассыпчатые. Ну чисто цыганенок!

      – Да и ты вроде не Мэрилин Монро…

      – Какое там, – отозвалась она охотно. – Мы же все процыганенные.

      Ох, ну тут уж я вцепилась в нее мертвой хваткой – как, да что, да когда. Мои все за столом притихли.

      А мы с позабытой сестрой, сидя друг против друга, подались обе вперед, налегли грудью на стол, будто – говорил потом мой муж, – будто две цыганки в тайный сговор вступали…

      И заструился передо мной золотой пылью украинский полдень над дорогой, по которой мой рыжий прапрадед ехал в телеге на ярмарку, покупать невесте подарок на свадьбу. Невесте рыжей, как тот полдень и те поля, и синеглазой, как то небо…

      Что же произошло там, в трактире, когда цыганка подошла к нему погадать? Приворожила? Заколдовала? Порчу наслала, как всю жизнь потом утверждала отвергнутая невеста? Да и вообще – откуда обо всем этом знают в родне?

      – Как это – откуда! Так дядь же Коля, сосед, ветеринар, он знаешь когда помер – аж в пятьдесят девятом, глубокий был старик. Лет за сто. Я его чуток помню, смутно. Так вот он еще хлопчиком со своим батей на ту ярмарку вместе с нашим прапрадедом на одной телеге ехал. Он и рассказывал, как вошла цыганка в трактир, так парень, наш дедуля, и обмер: красавица была огнеметная. Ей и ворожить