Варшава в 1794 году (сборник). Юзеф Крашевский

напугать старых, спрашивая о вас, я бы уже пошла узнать о вас, потому что думала, что вы, пожалуй, больны.

      Я сердечно её поблагодарил.

      – Не хочу бывать чересчур часто, – сказал я, – чтобы слишком не привыкать к вам… а потом не тосковать как испорченный ребёнок.

      Она посмотрела только на меня, как бы запрещая мне обычные сладости говорить… я должен был изменить тон на более весёлый.

      – Я выбираюсь в дорогу, – добавил я.

      – Куда?

      – В лагерь Начальника.

      – Вы счастливец, сначала – потому что поедете туда, где бьются… отсюда, где мы только спорить будем, а потом – что увидите человека, на которого вся Польша складывает надежды. Останетесь или вернётесь? – спросила она.

      – Перед вами могу поведать то, – сказал я тихо, – что еду с бумагами. Вернусь ли с ответом или мне там прикажут остаться, не знаю.

      – А когда вы едете? – спросила она.

      – Сегодня ещё до ночи.

      Наступило молчание, пришла Ваверская, которая за каждым моим появлением взяла себе за обязанность поить меня кофием.

      – Поручик сегодня выезжает в свет! – сказала ей Юта.

      – Что? Как? Надолго?

      – Ничего не знаю, – ответил я, – но еду в войско.

      – Но рука! – воскликнула мать.

      – В дороге заживёт, – произнёс я.

      Я был тут и теперь как дома, привыкший к этой скромной комнатке, а разговор с Ютой, могу сказать, услаждал мне жизнь. Однако же в эти минуты запал к бою, охота к действию, надежда увидеть Костюшку давали мне почти весёлость.

      – Войска должны приблизиться к Варшаве, для её обороны, – отозвалась Юта, – то и вы с ними. Тогда, я надеюсь, навестите нас и не забудете о давней подруге.

      Мы грустно расстались; теперь, не опасаясь ни меня, ни матери, она проводила меня до двери. В этот раз пошла также за мной, медленно, тревожно, однако, оглядываясь, смотрит ли мать.

      Ваверская была занята уже хозяйством. У двери я взял её руку для поцелуя и поглядел в глаза, они были полны слёз, хотя улыбалась.

      – Жаль мне вас, – проговорила она, – мы так по-братски привыкли друг к другу… не с кем будет поговорить и иногда… правда, жаль мне вас. Подумайте там иногда о Юте.

      В эти минуты она сняла с шеи золотой крестик, который носила на бархатке, и втиснула его мне в руку.

      – Крестик на дорогу! – сказала она, смеясь. – Не смейтесь над этим… крестик Господень многое припомнит… Христа, Евангелие, ближнего, милость к врагам… и ту, может, что крестик дала… искренне желаю вам счастья на той дороге и на всей дороге жизни…

      Говоря это, она дала мне руку и убежала.

* * *

      У Сируца, когда он это говорил, хоть у старого, навернулась слеза, но спустя минуту он продолжал дальше:

      – Я добрался до лагеря Начальника после несчастной битвы под Шекоцинами, я нашёл его в Кельцах.

      После нескольких выигранных битв мы везде были ослабленными для превозмогающих сил не одного, но всех