Фотография с прицелом (сборник). Виктор Пронин

для чего?!» – почти вскричал Пафнутьев, доведший себя до гнева в этом мысленном разговоре.

      «Чтоб посадить злодеев, – спокойным негромким голосом ответила Евдокия Ивановна. – Статью найдут удобную. Справки соберут. Детишки, дескать, хворают. Жену надо в больницу класть. Мать помирает. Ко времени суда у них у всех жены забеременеют. Звонки опять же от начальства, письма от рабочих коллективов. А там, глядишь, и амнистия подоспеет». Женщина горько усмехнулась и вдруг испарилась из кабинета.

      Да и настойчивый стук в дверь разрушил сосредоточенность этой странной беседы.

      – Кого там еще черти несут? – пробормотал Пафнутьев, поворачивая ключ в замке и открывая створку.

      На пороге стоял Худолей.

      – Некстати? – спросил он, пятясь в коридор.

      – Входи, – буркнул Пафнутьев. – Садись. – Он кивнул на стул, еще не остывший после ухода Евдокии Ивановны. – Рассказывай.

      – Что рассказывать-то, Паша?

      – Все рассказывай. Как на духу. Без утайки.

      – Значит, так. В нашу забегаловку отныне с собой приносить ничего нельзя. Говорят, подадим все, чего пожелаете. Но по тройной цене, Паша! Другими словами, перекрыли дыхалку. Я подхожу к директору этой забегаловки. Михалычем его зовут. Мол, это непотребство касается и нас? Мы же постоянные ваши гости, ни в чем дурном не замечены, ведем себя пристойно и даже примерно. К девочкам вашим, к официанткам, не пристаем, матом не ругаемся, в долг не пьем, ночевать не остаемся…

      – А он? – перебил его Пафнутьев.

      – А он матерится как… да, как собака!

      – Значит, достали мужика. Штрафами обложили, пить на халяву повадились, девочек за разные места щиплют.

      – Что делать будем, Паша?

      – Выручать надо Михалыча, что же еще. Метода обычная. Как разгуляются халявщики, Михалыч пусть свистнет. Ты заходишь с фотоаппаратом и вспышкой. Главное, чтобы она хорошо работала. Эти поганцы больше всего вспышки боятся. И – крупным планом. Пьяные морды, пустые бутылки, раздавленные тарелки, опрокинутые фужеры. Это уж пусть девочки постараются. Я, как обычно, тыл прикрываю. Снимки делаешь цветные и покрупнее. Утром я отношу их прокурору и красочно, живописно раскладываю на громадном его столе. Дескать, в редакции газеты вернули на время по дружбе. Прокурор приходит в ужас и в тот же день обкладывает халявщиков данью. А наша с тобой жизнь у Михалыча продолжается в любви и согласии.

      – Паша!.. – Худолей прижал полупрозрачную бледно-розовую ладонь к груди, проглотил комок волнения и признательности, смахнул со щеки набежавшую слезинку и произнес: – Я давно хотел сказать тебе эти слова, но мне всегда что-то мешало. Но сейчас я не могу сдерживаться, да и не хочу, Паша!

      – Слушаю тебя внимательно, – хмуро проговорил Пафнутьев.

      – Ты очень умный человек, Паша. И невероятно добрый. Я не встречал в своей жизни человека, который, как и ты, мог бы вот так!..

      – Я много тебе задолжал?

      – Совсем немного, Паша! Сущий пустяк! В любой забегаловке…

      – Сегодня рассчитаюсь.

      – Я так и знал, Паша! Сердце