То, что я прячу. Катя Райт

мог бы ударить его, но ты выкинул этот финт с сигаретой! К чему это было?!

      – Ни к чему. Пап, я, правда, ничего не хотел. Я не думал, что кто-то, вообще, узнает…

      – Не ври мне.

      – Я не вру.

      – Не ври мне!

      – Я не вру. Клянусь.

      Он протягивает ладонь. Это стандартная процедура. Он ждет, чтобы я вытянул свою руку.

      – Пап, прости меня. Этого больше не повториться.

      Он настойчиво трясет рукой, и я протягиваю свою, ладонью вверх. Отец берет меня за запястье.

      – Ты знаешь, как сильно я люблю тебя, Джефф? – говорит он.

      – Знаю.

      – Ты знаешь, как больно мне наказывать тебя?

      – Угу.

      – Ты говорил с психологом?

      – Угу.

      – Говорил? Отвечай нормально, когда я спрашиваю! Не мнись как баба!

      – Да.

      – И что она тебя спрашивала?

      – Спрашивала, зачем я это сделал.

      – И все?

      – Спрашивала, откуда ожоги.

      – И что ты сказал?

      – Сказал, что я сам.

      – И она поверила?

      – Да. Пап, пожалуйста, не надо! Пап, я все понял. Я не буду больше. Я…

      – Тебя считают педиком!

      – Это не так.

      – Они так тебя назвали! Ты понимаешь, как это унизительно для меня! А для тебя?

      – Для меня тоже. Но это не так. Я ничего такого не делал. Даже не имел в виду. Это же…

      Он стряхивает пепел с сигареты и крепче сжимает мое запястье.

      – Пап, я все понял. Больше такого никогда не будет. Я буду умнее. Прости меня. Я не хотел тебя расстраивать, – я говорю очень быстро, стараясь не думать о тлеющей в его руке сигарете.

      – Почему ты никогда не понимаешь ничего с первого раза, сын!

      – Я понял, пап.

      – Почему ты всегда споришь со мной! Почему заставляешь краснеть и выслушивать все это дерьмо!

      – Прости.

      – Мне очень жаль, но ты сам виноват, Джефф, – и он тушит сигарету о мою руку.

      Я зажмуриваю глаза и сжимаю зубы от боли. Но я не кричу. Я не издаю ни звука. Нельзя. Это еще больше расстроит его. К тому же, за столько лет я неплохо научился терпеть боль. Я, кажется, даже привык к ней. Подумаешь, еще одна сигарета. Если бы я был умнее, их было бы меньше, но я ничего не понимаю с первого раза. Я ничего не понимаю по-хорошему.

      Как только горящий окурок касается кожи, боль сразу очень сильная. Потом папа прижимает сигарету, чтобы она скорее потухла. Потом боль проходит. Потом уже можно разжать зубы и глубоко дышать. Отец стряхивает остатки пепла с моей руки, и я снова морщусь от боли. Я не смотрю на ожог – так проще. Когда не видишь, что именно происходит, всегда немного проще. Но отец этого не любит. Он снова закуривает и берет меня за вторую руку.

      – Пап, – тихо прошу я. – Не надо! Я все понял.

      – Я люблю тебя, сынок, – он затягивается. – Я не хочу, чтобы ты вырос грязным извращенцем, – еще затяжка. – Я стараюсь, как могу, но ты все время меня расстраиваешь. Почему же ты не понимаешь!

      – Я