НаперSники синея. Макс Фрай

пока не повесили, зато вокруг елки нынче вечером водили хоровод войска НАТО (не в полном составе, только некоторые представители) с оркестрами.

      У этого города чувство комического, пожалуй, даже более причудливое, чем у меня.

      Д

      Две прехорошенькие девицы

      идут по улице, катят велосипеды, что-то обсуждают. Обгоняя их, слышу, как одна говорит: «А потом все закончится, и я стану, как мама».

      Диалоги о художниках

      Альгирдасу

      – Мне в Барселоне рассказали, что Гауди все время по городу с бутылкой восьмидесятиградусного абсента ходил, такой был пьянчужка. Это многое объясняет.

      – В смысле он все эти годы пытался сделать ровненько и аккуратненько?!

* * *

      – Такая сначала была хорошая затея – сюрреализм. Вдруг какие-то художники решают, что пора начать говорить о невидимом, непостижимом и непроизносимом. О таком, что в человеческий ум не помещается вообще, но в целого человека более-менее помещается. Вот как сон, который вспомнить невозможно, но он же был! И если как-то пытаться о нем говорить, то только языком искусства. Вот какой должен был быть сюрреализм! И вдруг внезапно на сцене появляется Сальвадор Дали, и начинается эстрада.

      – Все эти циферблаты стекающие, да?

      – И прочее такое же – в лоб. Вернее даже, что в лоб, что по лбу. Но цветное, красивенькое. Ровно та степень странности, которая помещается в человеческую голову маленькую, твердую, одна штука, второй сорт. И теперь считается, что это и есть сюрреализм. Даже у меня со словом «сюрреализм» первая ассоциация – Дали. Ужас!

      – Пустили бы его делать театральные декорации. Задники для сцены. У него отличные задники получались бы. И времени ни на что больше не оставалось бы. И всем было бы хорошо.

      – Точно! Ты тоже не любишь Дали? Дай я тебя обниму немедленно!

      – Вот за это меня еще никто никогда не обнимал.

      – Я тебя еще и за Гауди не побью теперь!

      – Очень жаль. Потому что за Гауди меня тоже еще никогда не били.

* * *

      – …вот некоторые художники умеют делать, а некоторые просто умеют найти мецената.

      – Ха! Найти мецената – это такой талант, что нам всем и не снилось.

      – Да. Вот я не нашел. Двадцать лет зарабатывал деньги, потом пришел сам к себе, сказал: давай я тебя издавать буду. И стал издавать книги (имеются в виду альбомы фотографий), одну за другой. Если бы не было денег, ничего бы не издал. И никто бы сейчас меня не вспомнил. И на Биеннале не позвали бы. И Национальную премию не получил бы. Хотя художник все тот же – я. Но без денег ничего бы не было. Сам себе меценат.

      – Это еще ничего. Могло быть хуже. Вот прикинь, заработал ты все эти деньги. Приходишь потом сам к себе, говоришь: «Давай ты будешь меня издавать!» И сам себе: «Да ну, иди в жопу, фуфло ты, а не художник, я лучше самолет куплю».

      – Какой самолет?! Там было максимум на пол-крыла.

      – Ничего. Настоящего мецената, не желающего давать деньги гению, такие пустяки