Отторжение. Инна Тронина

водички, да и забыл. А та захотела унести диковинку в штанах. Самое интересное, что чашка выпала оттуда – прямо мне под ноги. Бабка, конечно, посинела со страху. А мой благоверный поднял чашку и подарил воровке, тем самым реабилитировав её. Мы, говорит, ещё достанем, а несчастному пожилому человеку – радость…

      – Ну, тут я ничего сделать не могу. У себя в квартире он – хозяин. И над чашками, и над швейцарскими часами. А ты, раз страдаешь от этого, возьмись за него не по-детски. Самое простое – спрятать все свои вещи. А я тем временем меры приму…

      Сашка думает, что я всё забыла. Ходит молиться к Николе Морскому, старушек ублажает, говорит елейным голоском. Вот-вот крылышки вырастут. Но я помню, кто он есть. Может быть, одна на всей земле…

      Помню Идочку Лешгорн – маленькую, худенькую пианистку в очках. Она училась с нами в английской школе, а с Сашкой – ещё и в музыкальной. Влюбилась в Сашку, дурёха. Он тогда ещё Минцем был. Я, по простоте душевной, ему об этом сказала. Подумаешь, зрение минус шесть, и пластинка на зубах? Зато подаёт большие надежды! И дед у неё – композитор.

      Но ничего у меня не вышло. Я переоценила степень своего влияния на Минца. Он просто решил завладеть мной – ещё тогда. И ведь завладел – спустя столько лет. Правда, вряд ли это хорошо для него кончится…

      Идочка часто гуляла с собакой под Сашкиными окнами. У Лешгорнов был громадный водолаз. Я часто видела, как девчонку и пса хлестал свирепый штормовой ветер. Бывало, приезжал вечером с завода Лев Бернардович. Приглашал Идочку в гости или отвозил домой. Кстати, отца своего Сашка тоже предал – назвал чужим дядей. Столько вложил в него Лев Бернардович – и сил, и средств. А тот азербайджанский сердцеед даже ничего не знал о сыне. В итоге бастард носит его отчество и фамилию своей недобродетельной мамаши…

      Я привлекала Сашку своей недоступностью. Была недоступна, как линия горизонта. И все эти годы он упорно добивался своего. А вот теперь он пытается уже мной командовать. Строит из себя главу семьи. И не знает того, что я отомщу ему. За всех, кого он убил. Пусть не своими руками, но убил. И я так же убью его.

      Тогда Сашка сказал, что не может ответить на чувства Иды, потому что любит меня. Я ответила, что в гробу видела его любовь. Но если это действительно так, пусть перестанет мучить Иду.

      – Я не могу запретить ей предаваться пустым мечтам! – ответил отличник и комсомольский активист Александр Львович Минц.

      Тогда он и не помыслил бы о том, чтобы пойти к Николе Морскому и помолиться.

      – Но, если хочешь, я встречусь с ней и постараюсь убедить…

      Убеждение закончилось тем, что Ида Лешгорн выпила гору снотворного. Её водолаз заболел и околел через месяц. Сащка пришёл на похороны Иды, как ни в чём не бывало. Сказал трогательную, правильную речь – без сучка и задоринки. Был октябрь, светило яркое солнце. По примете, Ида очень хотела умереть. Конечно, хотела, раз наложила на себя руки.

      Помню синее безоблачное небо, белый маленький гроб, цветы, чёрные платки родственников. Сашка