Чудесный нож. Филип Пулман

амулетов, орудий и всего прочего, и не только из Арктики, но и с других, самых разных концов света.

      Однако как странно! Эта шубка из шкуры оленя карибу была неотличима от ее собственной, но постромки на стоящих рядом санях кто-то завязал совершенно неправильно. А вот фотография с охотниками-самоедами, точными копиями тех, что поймали Лиру и продали ее больвангарцам, – удивительно! Это были те же самые люди! И даже узел на перетершейся веревке был в том же самом месте – ошибки тут быть не могло, потому что Лира провела в этих санях связанной несколько мучительных часов… Как объяснить эти тайны? Может быть, на самом деле существует лишь один-единственный мир, которому как будто снятся остальные?

      И вдруг она увидела нечто, заставившее ее снова вспомнить об алетиометре. В одной старой витрине с деревянной рамой, выкрашенной в черный цвет, были выставлены человеческие черепа, и в некоторых из них – на лбу, сбоку или на макушке – темнели дырочки. В черепе, лежащем посередине, их было две. Лира прочла карточку, заполненную тонким неразборчивым почерком. Там объяснялось, что дыры – результат так называемой трепанации, которой эти люди подверглись еще при жизни, поскольку кость зажила и края отверстий сгладились. Исключение составляла одна дырочка, проделанная бронзовым наконечником стрелы, который до сих пор торчал в ней; ее края были острыми и неровными, так что разница сразу бросалась в глаза.

      Это была та самая операция, которую производили северные тартары. Ученые из Иордан-колледжа, знавшие Станислауса Груммана, утверждали, что и он сделал с собой то же самое. Лира быстро огляделась и, убедившись, что поблизости никого нет, достала алетиометр.

      Она сосредоточила свое внимание на среднем черепе и спросила, что за человек был его обладатель и зачем он просверлил у себя в голове эти дырочки.

      Застыв перед витриной в пыльных лучах света, проникающих в зал сквозь стеклянную крышу, она не заметила, что за ней наблюдают с верхней галереи. Там, за железными перилами, стоял и смотрел вниз крупный мужчина лет шестидесяти с лишним, в отлично сшитом полотняном костюме и с панамой в руке.

      Его седые волосы были аккуратно зачесаны назад и открывали гладкий, загорелый, едва тронутый морщинами лоб. Глаза у него были большие и темные, с длинными ресницами, а взгляд очень внимательный; и каждую минуту-полторы его острый, с темным кончиком язык показывался в уголке рта и быстро пробегал по губам, увлажняя их. Белоснежный платок в его нагрудном кармане был спрыснут одеколоном и распространял вокруг густое благоухание – так благоухают некоторые парниковые растения, до того роскошные, что к их аромату примешивается тонкий запах разложения.

      Он наблюдал за Лирой уже несколько минут. Он крался по галерее вслед за ней, а когда она остановилась перед витриной с черепами, стал рассматривать ее необычайно пристально, отмечая в уме каждую мелочь: ее нечесаные, растрепавшиеся волосы, синяк на щеке, новую одежду, голую шею, согнутую над алетиометром, голые