Пелко и волки (сборник). Мария Семёнова

человеческая рука. Но даже это не заставило волка пошевелиться, и лишь когда его стали обвязывать поперек тела ременной петлей, Одноглазый медленно ощерил клыки, дернул больной головой и попробовал зарычать. Получился хрип, никого, конечно, не испугавший.

      – Тихо ты, – негромко сказал ему человек, – Терпи теперь… Перевернешь!

      Петля больно сдавила грудь, но дышать было можно, и, главное, вода больше не заливала горла, не затягивала в глубину. В конце концов Одноглазый положил голову на низкий борт кожаной лодочки и затих. Человек накрепко привязал свободный конец ремня и передвинулся, уравновешивая тяжесть матерого: вот ведь волчина, того гляди, совсем утопит легкую лодку… Поднял короткое весло и принялся понемногу грести.

      Потом Одноглазый лежал на мягкой опавшей хвое, и запахи живого зеленого леса вновь смешивались с жарким дыханием огня. Но теперь это был добрый ручной огонь, никому не причиняющий беды. Он не кусался, а лишь сушил на волке промокшую шерсть. За это Одноглазый терпел его подле себя, как терпел и человека, который осмеливался прикасаться к нему и даже трогать рану на его голове… Когда настала ночь, охотник беспечно уснул по другую сторону костра. Тогда Одноглазый попробовал встать, и это ему удалось. Осторожно обогнув тлевшие угли, он приблизился к человеку. Тот пробормотал что-то во сне, перевернулся на спину, показывая беззащитное горло… Одноглазый внимательно обнюхал его, а потом, припадая на обожженную лапу, ушёл в лес…

      Убегай отсюда, серый,

      жадный зверь с железной пастью,

      уходи в края чужие,

      на скалистые вершины,

      уходи в страну туманов,

      где не выросли деревья,

      где у трав макушки сохнут.

      Убегай, пока есть когти

      у тебя на крепких лапах

      и на челюстях есть зубы!

      1

      Большой торг был в городе Ладоге и богатый! Со всех сторон света наезжали гости-купцы. Кто с запада, из-за хмурого холодного моря, из варяжских, немецких, прусских земель; кто с юга, от рода полянского, булгарского, хазарского. Ещё иные с востока – из-за водских болот, из бескрайних чудских и биармийских лесов… И наконец северяне: урмане, даны и свеи. Те самые, что раньше, на памяти живущих, нещадно обирали здешние места. Когда разбойными набегами, когда принуждением к откупу или данью. Всех в страхе держали. Морские корабли налетали и улетали клевучими быстрокрылыми птицами, растворялись в синем безбрежье: не достанешь ни проклятием, ни стрелой!

      …Рюрик, в Ладоге сев, первым делом послал к невским ижорам, снял с них Вадимом наложенную дань.

      Не за так снял, конечно, – но с тем, чтобы зорко стерегли они находников в Котлине озере и на Невском Устье. У Вадима при этом ни позволения, ни совета князь-варяг не испросил. И тот, гордый, не забыл ему попрания своей княжеской воли, поселил обиду в тёмном закоулке души, как мизгиря в тенетах. Да и шептуны, каких при всяком князе достаточно, обоим помогли… только здесь-то речь не про