Записки мёртвого пса. Александр Балашов

у тебя никаких желаний, то остаётся одно – желание поделиться хоть с кем-то своей тайной.

      А потом облезлая «скорая помощь», больше похожая на самоходную кутузку, под охраной милиционеров увезла бедного Фоку Лукича в Красную Тыру. Там, на окраине старого города, в желтом оштукатуренном доме с зарешеченными окнами, располагалось страшное в своей закрытости учреждение – психбольница. Пашка жил вдвоем с отцом, по соседству с нами. Наши усадьбы не разделялись даже заборчиком или плетнем. В тот осенний промозглый вечер Пашка оставался один. Милиционеры оказались добрыми. И нам, еще безусым пацанам, разрешили сопровождать бедного Лукича до сумасшедшего дома. Я не мог бросить друга и поехал с ним, стараясь не смотреть в горестные глаза Пашкиного отца.

      Мы зашли в гулкий «приемный покой» больницы, больше похожий на заплеванный вокзал станции Дрюгино, которая была у Слободы под боком. И смирно сели на деревянный диванчик.

      Серьезный мужчина в черном драповом пальто поверх халата писал кую-то бумагу. Между делом он равнодушным треснутым голосом спрашивал Пашку:

      – Больной Альтшуллер Фока Лукич – твой отец?

      – Мой…

      – Бывший главный врач Краснослободской сельской больницы?

      – Почему – бывший? Настоящий…

      – У нас тут все, – сказал принимающий, впервые подняв глаза на Пашку, – настоящие. Даже наполеоны…

      Он засмеялся своей шутке. И пальто соскользнуло с его косых плеч на пол. Мужик в пальто чертыхнулся и строго спросил:

      – Симптомы?

      – Как, как?.. – не понял Павел.

      Мужчина почти с ненавистью посмотрел на Павла.

      – Я спрашиваю о характерных проявлениях, признаках болезни твоего папаши! Понял, парень?

      Пашка молчал.

      – Нет у него никаких ваших симптомов! – за своего друга с обидой в голосе выпалил я.

      – А ты – кто? – поинтересовался врач в пальто.

      – Сосед! – с пафосной интонацией, будто представлялся близким родственником секретаря обкома, сказал я.

      – А ты, «сусед», – он специально исказил слово, чтобы пообиднее передразнить меня, – вообще молчи в тряпочку. А то посажу в палату для Павликов Морозовых.

      Таких «откровений» от врача государственного лечебного учреждения я никак не ожидал. И потому благоразумно замолчал в тряпочку. Но «псих», как я про себя назвал этого врача, вдруг сменил настроение и фальшиво замурлыкал под нос:

      – Смейся, паяц, над разбитой судьбо-о-о-ю…

      И рассмеялся.

      А мне вдруг стало страшно.

      Пришли два дюжих санитара, одетых в грязные халаты без пуговиц – с завязками сзади. (Как они их завязывали?). Взяли напряженно молчавшего Фоку Лукича под трясущиеся руки. Это молчание, как мне казалось, вот-вот разорвет на кусочки нашего доброго слободского доктора.

      – Отец!.. – закричал Пашка.

      Он подбежал к старику, упал перед на колени, обнял отцовские ноги. Санитар, как котенка, откинул худого Пашку в угол.

      Фока