Люди с солнечными поводьями. Ариадна Борисова

не то я забью тебя до смерти! – рычал отец.

      Мальчик плакал, хотя двойная плеть устрашающе свистела поверху, не касаясь его спины.

      – От плача душе становится тесно, и слезы выносят ее наружу. В разверстой душе гуляет ветер!

      Хорсун замолкал. С вспыхнувшим наследным упрямством терпел обиду и начавшие вскользь прилетать удары плети. А скоро уже вскакивал с постели, едва заслышав скрип лежанки под могучим отцовским торсом.

      Через год домашний мучитель принялся гонять сына бегом по двору. Метал в него деревянные дротики, которые называл стрелами.

      – Следи за стрелой. Видишь? Хорошо! А теперь приметь вместе с нею цветок в траве и тучку в небе.

      – Не могу! – в отчаянии кричал сын.

      Легкая деревяшка летела дугой и кожу не пробивала, но было очень больно.

      – Ты что бродишь глазами, человек-мужчина, упился хмельного кумыса?! – вопил отец, забывая, сколько сыну весен. – Вмести во взгляд свой всего одну стрелу, всего одно небо и одну землю! Разве это много?

      – Не могу!

      Беспощадный смеялся:

      – Сможешь!

      Не за одну весну приходит к бойцу мастерство. Отец не уставал твердить, что истинное воинское искусство растягивать и сжимать мгновения даруют не боги, а непрестанный труд и терпение.

      Отзеленели три весны, прежде чем ученик научился скользить легче тени и отбивать палки маленьким кожаным щитом. Теперь мальчик легко и свободно перетекал из одного движения в другое, как текут-вьются в Большой Реке прихотливые волны.

      Спустя еще какое-то время отец начал стрелять в Хорсуна из лука. Наконечники стрел были деревянными и круглыми, но тетиву наставник оттягивал почти в полную силу, какую вымуштровал в тех мышцах от плеча до подбородка, что заменяли ему потерянную конечность.

      Потом в ход пошли деревянные бо́лоты[34]. По требованию отца Хорсун выстругал их из разного дерева великое множество. Все сломались, не выдержав совсем не ребячьих баталий. Лишь увесистые лиственничные мечи, выдержанные для крепости в топленом жире, сослужили долгую службу.

      Хорсун задыхался от бега в бесплодных усилиях избежать колючих тычков острия. Отец говорил:

      – Сцепи зубы. Не вдыхай воздух рывками, иначе он сам начнет рвать лепестки твоих легких. Собери в тугой бутон легкие, печень, сердце, всего себя. Не сжимайся! Бутон – не кулак, он собран, но не напряжен.

      – Я – не бутон. Я – мальчик! – протестовал Хорсун, отступая.

      – На вид ты просто мальчишка, не спорю. Но твое тело, послушное мыслям, может совершать чудеса. Когда будет нужно, тело покажет тебе: ты есть то, чем вообразил себя. Ты – цветок, стог сена, колючая ель, непробиваемая стена… и даже оружие!

      – Оружие? – не верил Хорсун.

      – Да, и оружие! Ты волен внушить своей плоти суть любой вещи, животного, растения… Ведь научился же ты ускользать от стрел, как вода? Так сумей стать твердым, как земля, когда плашмя падаешь на нее. Если твердым стукнуть о твердое, ничего,

34

Бо́лот – якутский меч.