Вот ты и дома, моряк. Рэй Брэдбери

на глазах.

      – Капитан, – забеспокоился Хэнкс, – с вами все в порядке?

      Капитан резко вскинул голову и глянул привычным огненным взглядом.

      – Разумеется, в порядке! Странный вопрос!

      Дымок поставленной перед ним чашки кофе дразнил воспоминаниями о других ароматах других времен, там плясали неясные лики – полузабытые лица давным-давно минувших женщин.

      Ни с того ни с сего старик захлюпал носом, и Хэнкс подскочил с платком.

      – Спасибо, Хэнкс.

      Капитан как следует высморкался. Затем отхлебнул из чашки в дрожащей руке.

      – Слышь, Хэнкс!

      – Да, капитан, тут он я.

      – А барометр-то падает.

      Хэнкс оглянулся на настенный прибор:

      – Нет, сэр. Показывает на умеренно ясно. Умеренно ясно, вот что он показывает.

      – Собирается буря, и солоно придется, потому как распогодится не скоро, очень не скоро.

      – Не нравятся мне такие разговоры, – буркнул Хэнкс, проходя мимо столика.

      – Что чувствую, то и говорю. Рано или поздно покою придет конец. Уж так оно устроено, что бури не миновать. Я к ней готов, и с давних пор.

      Да, с давних пор. Уж который год… А который именно? Много песка утекло в песочных часах – и не углядишь сколько. Да и снега перепадало немало: на белую простыню одной зимы ложилась новая простынка – и сколько их понаслоилось, без счета. До первых-то зим уже и не дощупаться в памяти.

      Он встал и, покачиваясь, доплелся до двери камбуза, открыл ее и шагнул…

      …на веранду дома, построенного в виде носовой части корабля. И пол веранды был из просмоленных досок, совсем как палуба на судне. Капитанскому взору предстала не бесконечная водная гладь, а подраскисший от летнего дождя палисадник. Старик подошел к перилам и обежал глазами окрестные холмы – куда ни гляди, все холмы да взгорки, до самого горизонта.

      «Зачем я здесь? – вдруг закипело в его сознании. – В этом нелепом доме, в этом корабле без паруса посреди прерий, где волком взвоешь от одиночества, где всех звуков – щебетнет осенью птица, пролетая на юг, да еще раз весной – возвращаясь на север».

      Зачем он здесь? Действительно – зачем?

      Уняв дрожь, старик поднял бинокль к глазам, чтобы получше разглядеть не то пустыню перед собой, не то пустыню лет позади.

      Ах, Кейт, Катарин, Кейти – где ты, где?

      Ночью, утопая в перине, он благополучно забывал. Зато днем память не давала покоя. Он жил один, вот уже двадцать лет как один – если не считать Хэнкса, чье лицо встречало его на заре и провожало на закате.

      А Кейт?

      Тысячу штормов и тысячу затиший назад был один штиль и одна буря, на веки веков засевшие в его памяти.

      Как звонок был его голос тогда, в утреннем порту:

      – Вот он, Кейт, гляди! Вот он, корабль-красавец, что унесет нас, куда бы мы ни пожелали!

      И они заторопились к причалу – такая немыслимо молодая чета! Кейт, чудесной Кейт едва ли было двадцать пять. А ему – за сорок, хорошо за сорок. Но мальчишкой ощущал он себя, когда они с Кейт – рука в руке – подбегали к трапу.

      Однако у самого трапа Кейт вдруг замешкалась, вдруг оглянулась на холмы Сан-Франциско и тихо выдохнула, словно для себя самой:

      – В последний раз я касаюсь твердой земли.

      – Брось ты! Коротенькое путешествие!

      – Если бы! – спокойно возразила она. – Я чувствую, путешествие будет долгим-предолгим.

      Секунд сколько-то он ничего не слышал, кроме заунывного скрипа корабельных снастей, и ему почудилось, что это шумно ворочается потревоженная во сне Судьба.

      – С чего бы это я? – встряхнулась Кейт. – Вздор какой-то!

      И смело шагнула на борт корабля.

      Той ночью они, недавно обвенчанные, плыли к жарким тихоокеанским островам. Он – бывалый моряк с просоленной и задубевшей кожей. Она – нежно-гибкая и шустрая, как саламандра, что в августовский полдень устраивает пляску на корабельном юте.

      Где-то на половине пути судно угодило в штиль. Теплое уютное затишье: паруса поникли, но как-то умиротворенно, бестревожно.

      Его разбудил посреди ночи не то последний выдох ветра, не то Кейт, которая прислушивалась к непривычной тишине.