Новая Марджори. Лилия Лукина

почувствовала, что это действительно правда.

      И она отправилась бродить по лесу, теперь уже по ее собственным и Лаки местам, дошла до озера и, глядя на его холодную серую воду, посидела на его берегу, вспоминая, как они здесь купались. Потом она пошла дальше между деревьями, гладя на ходу их шершавую влажную кору. Так, гуляя, она незаметно для себя съела свои бутерброды, запив их водой из родника около хижины тети Мэри, куда она к тому времени вернулась, и, поняв, что просто ужасно проголодалась, решила вернуться в гостиницу.

      – Я не прощаюсь надолго, – сказала она, выйдя из леса и повернувшись к нему. – Я теперь буду часто приходить к тебе, мой лес! Обещаю! – и быстрым шагом отправилась в город.

      Елену переполняла радость от того, что лес принял ее, что Лаки и тетя Мэри признали ее. Она чувствовала себя Маргит, она думала, как Маргит, да она и была теперь настоящей Маргаритой, и ей хотелось поделиться своим счастьем со всем миром. Но вот в этом ее новом мире был только один-единственный человек, который мог понять ее, порадоваться за нее даже больше, чем она сама, и разделить с ней это счастье – Григорий Борисович Берлимбле, ближе которого отныне у нее не было на свете никого. И она решила позвонить ему, но, чтобы разыграть, говорить на идиш, который совершенно естественно пришел ей в голову и который она никогда раньше не знала.

      – Шолом, фэтэр Герш! – сказала она. – Это я.

      – О, господи! – воскликнул он. – Это ты! Ну, наконец-то! Совести у тебя, девочка, нет!

      – Нет! – охотно согласилась она, смеясь. – Только девочки тоже больше нет!

      И тут до Григория Борисовича дошло, на каком языке они говорят.

      – Так… – обычно красноречивый адвокат начал заикаться. – Что же это? Это значит? – и осторожно спросил: – Получилось?

      – Еще как! – весело воскликнула она. – У меня получилось абсолютно все! Теперь я настоящая Маргарита!

      – О, господи! – простонал он. – Как же я рад! Я здесь так волновался! Я здесь так переживал! Я уже не знал, что думать! Я уже не знал, что делать! Я звонил тебе сто раз, но твой телефон не отвечал!

      – Извините, дядя Гриша, это я его вчера выключила, – начала, было, она, но тут невольно остановилась, потому что говорила на ходу, и воскликнула: – Ой-ей! Я так понимаю, дядя Гриша, что вы уже немножечко позвонили Саймону? Или нет?

      – Но пойми меня правильно! Ребенок, порученный моим заботам самой Риточкой, пропал! И, что, я, по-твоему, должен был делать? Тебе, что, было трудно выкроить за эту ночь одну-единственную минуточку, чтобы позвонить и сказать: «Это я! Я в Блэкхилле и у меня все хорошо!»? Или ты думаешь, что у меня такие крепкие нервы и такое здоровое сердце, что надо мной можно издеваться? Таки нет! Я тут всю ночь ел нитроглицерин, как конфеты, а ты развлекалась себе и совсем позабыла о старом бедном еврее, у которого болит за тебя душа!

      Их разговор плавно перетекал в классический еврейский скандал и у Елены… Нет! Теперь уже у Маргариты, в которой от Елены остались только ее сознание и память, слушавшей