Пилигрим (сборник). Наталья Громова

то тут, то там говорили о еврейских погромах, оттого, что на Садовом кольце вдруг стали появляться группы по пятьдесят-семьдесят человек с испитыми серыми лицами, вытесняющие с тротуара идущих навстречу. Однажды утром я попала в центр такой странной группы. Меня схватили за руку и стали передавать, закрыв от прохожих, от одного к другому. Я пыталась вырваться. Они крепко держали меня за запястье. Вдруг одно из лиц ожило и сказало, что им некогда, и я оказалась на свободе. Ощущалось, что Время, разорвавшись, высвободило из своей преисподней каких-то странных мутантов, которые до этого в центре Москвы не появлялись.

      Все бурлило, как в кастрюле на плите.

      Я физически чувствовала, что советская власть отнимает мою жизнь, не дает мне дышать. Когда я шла за продуктами на Арбат, я с удовольствием прислушивалась к толпам спорящего народа, которые собирались в самом начале улицы, читая листовки, наблюдая за возникшими уличными музыкантами. Мне было очень приятно понимать, что мы все чувствуем приблизительно одно и то же.

      В один из летних дней, так же сидя на кухне, муж пробормотал мне, что у него где-то там “все очень серьезно”. Я потрясенно предложила ему идти туда, где у него “серьезно”.

      Но я не могла отказать судьбе в справедливости. Я сама в первые годы жизни провозгласила в нашей семье “честные отношения”, и если у меня возникали увлечения, то я с чистым сердцем признавалась мужу, считая, вслед за героями разных романов, что мы сами формируем нравственные законы. С некоторого времени я стала чувствовать ухудшение отношений, доверие и дружеское расположение незаметно таяли, хотя, на мой идиотский взгляд, все должно было быть наоборот. В итоге я услышала слова, прозвучавшие для меня набатным колоколом, о том, что где-то там у него “все очень серьезно”.

      Странным образом больно было не только внутри, где помещалась, как мне казалось, душа, но и повсюду. Больно было в пустых комнатах, на кухне, даже холодильник было открывать больно.

      Но книги продолжали спасать меня от бед. Я писала статью о героях, которые находились, как и я, на пороге отчаяния. Я думала о Гамлете, который начинает видеть то, чего не видел раньше…

      “По ходу своей истории, – писала я, – Гамлет, как послушный судьбе ученик, читает духовные знаки, которые говорят ему, что и он, и его ближние обречены. То, чему надо свершиться, произойдет помимо его воли. И все действие вдруг станет цепочкой случайностей: случайно будет убит подслушивающий разговор Гамлета с матерью Полоний; случайно выпьет королева стакан с отравленным вином; случайно в руках Гамлета окажется отравленный клинок Лаэрта. И даже смерть Клавдия – лишь последнее звено в этой цепи случайностей. Но Гамлет здесь не орудие случая, как это было в античных трагедиях; он знает какие-то иные законы, которые управляют миром, и это наполняет его душу покоем и ожиданием. Вот почему с такой удивительной покорностью он едет в Англию по приказу Клавдия, вместо того чтобы под любым предлогом остаться в замке.

      Нельзя сказать, что Гамлет,